![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
voencomuezdНу и, в тему к предыдущему посту об Иване Богомазе - статья, которая неплохо объясняет о том, какова была роль Эстонии в Гражданской войне в России. С реверансом в сторону эстов, естественно, но небольшим.
Эстония и Петроградский фронт гражданской войны в 1918—1920 гг.
Брюггеманн Карстен — доцент Нарвского колледжа Тартуского университета (Эстония), научный сотрудник Института Северо-Западной Европы (Люнебург, Германия).
Мировая историография гражданской войны начинает преодолевать старую схему о том, что эта война была столкновением исключительно между красными и белыми. Знаменитый плакат Э. Лисицкого «Красным клином бей белых» в своей дихотомической ясности стал впоследствии своеобразным мифом-символом основания советского государства. Однако уже одно объединение под названием «белых» всех антибольшевистских сил, от меньшевиков до черносотенцев, показывает искусственность этой схемы. Ведь у противников В.И. Ленина общим был лишь антибольшевизм, но этого было мало для того, чтобы действительно сплотиться вокруг единой идеи. Российское общество 1917 г. было слишком атомизированным, и представления людей о сущности «счастливого будущего» сильно расходились. Кроме того, как показал год революций, политические партии не сумели повлиять на «глубинные движения» народных масс (1). Не случайно на «белых» фронтах гражданской войны к концу 1918 г. власть в свои руки взяли военные, и одновременно в лагере красных была введена строгая военная дисциплина во имя защиты революции. С исчезновением общепризнанной власти, а также с появлением самостоятельных военных образований на периферии страны, выход России из кризиса пошел по насильственному пути.
Кроме классических «цветов» русских революционных войн наиболее проявили себя, прежде всего, так называемые зеленые, символом которых стал «батька» Махно. Но формы участия крестьян в войне были многообразны, и оно по-разному проявлялось во многих частях страны (2).
Война в эти годы шла буквально повсюду. В.Н. Бровкин различает «фронтовую войну» между красными и белыми, «неизвестную войну» против зеленых и «незримую войну» совместно красных и белых против сил небольшевистского левого направления (3). Однако кроме того шла еще и «национальная война» — война против раздробления империи, которую вели почти все русские ее участники и которая все более и более (вплоть до советско-польской войны) превращалась в войну между государствами. Некоторые национальности распадавшейся империи, известные в литературе как «национальные сепаратисты», сыграли, тем не менее, гораздо более конструктивную роль, чем все русские фракции вместе взятые. Используя вакуум власти в центре, чтобы выйти из вненациональных рамок империи, национальные группы, с одной /17/ стороны, на некоторое время усилили хаос «смуты» (4). С другой стороны, в этот период именно они пытались организовать гражданское пространство с новыми видами идентификации подданных, с упором не на вооруженное насилие, а на создание условий для политического поведения в демократических формах. Здесь заслуживают упоминания прежде всего Финляндия и Эстония, где население бывшей империи уже в 1918—1919 гг. получило возможность участвовать в свободных демократических выборах в местные учредительные собрания, которые впоследствии и выполнили свою основную задачу: выработать конституции для новых национальных государств.
Освещение рождения Эстонской республики из огня революционных войн на основе материалов из эстонских, российских, немецких и американских архивов позволяет преодолеть традиционную разграниченность в изучении данной темы. Например, хотя эстонские исследователи уже в 1920-е и 1930-е годы изучали так называемую эстонскую освободительную войну, и прежде всего эстонскую победу над прибалтийскими немцами в июне 1919 г. и заключение Тартуского мирного договора с советской Россией в феврале 1920 г., все же роль Эстонии в российской гражданской войне на Петроградском фронте почти не нашла в их трудах должного отражения.
У советской историографии, особенно начиная с 1930-х годов, имелась своя направленность. Выделяются две работы, которые содержат детальный анализ событий на Северо-Западном фронте гражданской войны, но и в них слабо раскрыта эстонская сторона конфликта. Исследование А.В. Смолина (1999 г.) (5) вводит в научный оборот ценные источники, однако приписывает эстонской составляющей лишь роль, подобную той, которую «классическая» советская историография отводила белым, — роль марионетки Антанты. До появления докторской диссертации Смолина самым серьезным исследованием данной темы на русском языке являлась работа Н.А. Корнатовского, изданная в 10-летний юбилей событий и рассматривавшаяся как литературный «памятник» защитникам «колыбели революции» от белых войск генерала Н.Н. Юденича (6). В этой работе тем не менее на широкой источниковой основе представлен нейтральный взгляд на врагов, еще без шаблонов сталинской историографии.
Тема привлекала также английских историков, а равно и немецких, многие из которых были выходцами из Прибалтики. Сборники, изданные Балтийской исторической комиссией в 1970-е годы, содержат исследования о политике балтийских государств и их взаимоотношениях с местными немецкими силами, а также о роли политики Берлина (7). Третий том, который должен был быть посвящен походам Юденича, к сожалению, не вышел в свет. В последние годы появились русскоязычные указатели и публикации источников. Последняя работа по теме принадлежит эстонскому историку Р. Розенталю, который использовал материалы эстонских архивов для исследования организации и боевой деятельности белой Северо-Западной армии (8).
Картина гражданской войны была бы неполной без эстонской перспективы, которая значительно отличалась и от доминирующей русской, и от того, как понимали положение в России руководящие круги Антанты. Для руководства Эстонии вопрос о том, кто именно победит в российской гражданской войне — большевики или их противники — был не столь важен, как вопрос о защите независимости страны и ее границ. Именно поэтому оно пошло на риск ограниченного военного сотрудничества с белыми и при этом одновременно вело переговоры о мире с красными. Такая политика не была простой беспринципностью, вызванной слабостью собственного положения. Эстонское руководство в рамках возможного проводило самостоятельную рациональную политику, целью которой было найти выход из войны и обеспечить мирное строительство национального государства и безопасность его границ.
Предпосылки эстонской независимости. Государственная независимость Эстонии датируется 1917 годом. В его революционном календаре упоминание об эстонцах относится к 26 марта (8 апреля), когда состоялась мощная /18/ демонстрация петербургских эстонцев с хором и оркестром, под сине-черно-белым флагом. Это национальное выступление, во время которого участники выдвигали пока лишь требование демократической федерации и большей автономии для Эстляндской губернии, охотно упоминается в эстонской литературе (9), хотя о его политической значимости трудно говорить с определенностью. Тем не менее Временное правительство уже 30 марта (12 апреля) — во многом благодаря хорошим связям, которые имели в кабинете Г.Е. Львова депутаты I и IV Думы из эстонцев Я. Тыниссон и Я. Раамот, — опубликовало «Постановление о временном устройстве административного управления и местного самоуправления Эстляндской губернии» (10). Этим постановлением северные уезды Лифляндской губернии были присоединены к Эстляндии, и в результате все районы, населенные эстонцами, впервые в истории были сведены в одну административную единицу. Бывший мэр Таллинна адвокат Я. Поска уже в начале марта стал новым губернским комиссаром и первым эстонцем, вставшим во главе провинции, созданной по этническому принципу. Влияние этого обстоятельства на дальнейший ход событий, на психологию и сознание народа, отличавшегося почти поголовной грамотностью, не стоит недооценивать: народ располагал теперь собственной территорией для национального развития.
Временное правительство этим шагом, предпринятым в связи с войной против Германии, едва ли хотело подтолкнуть развитие эстонского национального сознания: оно намеревалось прежде всего покончить с вековым господством в крае балтийско-немецкого дворянства. Было покончено с традицией царского правительства, опиравшегося на немецкое дворянство, в котором видело гаранта порядка и лояльности самодержавию в Прибалтийском крае. Однако правительство князя Львова все же не решилось полностью приравнять край в административном отношении к остальной России: земства в Эстляндии так и не были введены. Причиной послужило то, что в Таллинне уже был организован совет рабочих депутатов, и правительство искало способы, чтобы укрепить лояльность к Петрограду со стороны эстонской национальной буржуазии. В итоге, вместо земства для управления губернией был предусмотрен так называемый земский совет (эст. maapaev от нем. Landtag), выборный орган власти. Впрочем, выборы не были вполне демократичными из-за многоступенчатой избирательной системы (11).
Март 1917 г., таким образом, ознаменовался своеобразной тихой национальной революцией в северной губернии Прибалтийского края. Однако вопрос об окончательном переходе власти в руки эстонцев на некоторое время повис в воздухе. Хотя немецкое дворянство и отказалось добровольно от участия в выборах в органы губернского управления, оно все более и более связывало свои надежды с победой немцев в войне, особенно после событий октября 1917 г. в России. И действительно, вслед за коротким владычеством большевиков, с февраля по ноябрь 1918 г. последовала немецкая оккупация края. Хотя германские военные и не всегда шли навстречу интересам местных дворян, господство последних в губернии окончательно потеряло почву, в буквальном смысле этого слова, лишь осенью 1919 г. в результате радикальной аграрной реформы, проведенной уже эстонским национальным правительством. Осенью же 1917 г., именно опасность оккупации края немцами (они заняли Ригу 21 августа /3 сентября), с одной стороны, а с другой — последовавший позже роспуск большевиками российского Учредительного собрания, побудили эстонскую политическую элиту взять курс на полную независимость страны.
К тому времени в губернии уже произошла перестановка политических сил. Небольшевистские левые партии шли бок о бок с национальными демократами в требовании национальной независимости, и даже эстонские эсеры потребовали от Таллиннского совета учреждения независимой Эстонской рабочей республики. Эстонские большевики, собравшие в ноябре 1917 г. на выборах в российское Учредительное собрание почти 40% голосов, оказались единственной партией, которая не выступала за независимость Эсто/19/нии. Однако к началу 1918 г. они утратили значительную часть своей прежней поддержки у избирателей. Причиной послужило провозглашение ими революционного террора не только против немецких «баронов», но и против представителей эстонской буржуазии, а также требования перехода к коллективному ведению хозяйства в деревне и ограничения свободы печати. В конце января уже после первого дня выборов в Эстонское учредительное собрание большевики отменили их результаты, не собрав даже в центрах с наиболее расположенным к ним населением более 40% голосов. По мнению большевиков, результаты выборов не отражали интересов пролетариата. По мнению земского совета (Maapaev), который до роспуска его большевиками в ноябре 1917 г. успел провозгласить себя «высшим носителем власти» в Эстонии, действующим до созыва эстонского Учредительного собрания, именно он и оставался органом верховной власти. Уполномоченный земским советом Комитет спасения Эстонии взял инициативу в свои руки и, когда красные войска перед наступлением немцев бежали из Таллинна, провозгласил 24 февраля 1918 г. независимость Эстонии (12).
Немецкая оккупационная власть отрицательно отнеслась к идее эстонской независимости, и это сыграло большую роль в объединении молодых эстонских интеллектуалов разных политических убеждений вокруг идеи о независимости, что стало особенно очевидно к середине 1918 года (13). В период немецкой оккупации согласие в этом вопросе сложилось и в военных кругах. 34-летний полковник царской армии И. Лайдонер, который в конце 1918 г. стал главнокомандующим эстонской армией, был типичным представителем своего поколения. Он был убежден, что эстонцам, как и другим малым народам, придется воевать за собственную независимость. Лайдонер не только стал эстонским героем этой войны, но также, как показал 1919 год, он правильно оценил положение страны. Именно победа в «освободительной войне» послужила ключевым фактором в том, что народ поддержал идею национального государства. Однако петроградский фронт российской гражданской войны был в этом отношении менее важен, чем победа эстонцев под Цезисом в июне 1919 г. над немецким ландвером, армией так называемых «балтийских баронов». После четырех лет войны в этой битве неожиданно проявился энтузиазм со стороны эстонцев. Он ясно отразил тот социальный антагонизм в Прибалтийском крае, который со второй половины XIX в. стал превращаться в антагонизм национальный. Участие Эстонии в гражданской войне за власть в России не оставило таких следов в сознании народа, как победа над немецким «заклятым врагом».
Первый этап войны. После капитуляции Германии и окончания военных действий на Западном фронте война в Восточной Европе вспыхнула с новой силой. Причиной послужил крах системы, выстроенной Брестским миром, а также центробежные силы, вызванные революцией. На некоторое время на эстонской территории вновь возникло двоевластие. На одном его полюсе находилось Временное эстонское правительство в Таллинне, которое выводило свои полномочия из независимости страны, провозглашенной в феврале 1918 г. членами Комитета спасения, то есть из принципа преемственности власти. На другом — «Эстляндская трудовая коммуна» в Нарве, основанная эстонскими большевиками 29 ноября 1918 г. и с самого начала не скрывавшая своей зависимости от Москвы. Ее лозунги классовой борьбы не отвечали представлениям большинства населения о национальных интересах. В молодом эстонском обществе, сплотившемся на почве общего социального и национального антагонизма против немецкого дворянства, ненависть к «собственным» эксплуататорам не была настолько развита, чтобы лозунги большевиков могли быть восприняты серьезно. Кроме того, эстонского крестьянина, десятилетиями страдавшего от земельного голода, пугали обещания ввести коллективность хозяйствования.
Тем не менее, на короткий период в ноябре—декабре 1918 г., когда шла усиленная красная агитация, исходившая прежде всего от работавшего еще Таллиннского совета, и когда на восточной границе страны уже /20/ шло наступление Красной армии, Временное правительство Эстонии оказалось парализовано. Премьер-министр К. Пятс от страха перед большевистским переворотом даже советовал своим коллегам по правительству не ночевать дома (14). Однако таллиннские большевики лишь продолжали агитацию, очевидно потому, что у них не хватало сил для серьезного восстания и не было устойчивого контакта с товарищами из Эстляндской трудовой коммуны (15).
Со своей стороны, Временному правительству не удалось поднять эстонцев на войну против Красной армии даже путем принудительной мобилизации всех мужчин в возрасте 21—24 лет. Вместо ожидаемых 25 тыс. новобранцев пришли только 13 тысяч. Некому было исполнять решения правительства; не было никого, кто бы мог бороться с дезертирством, хотя дезертирам грозило по закону 15 лет принудительных работ (16). Из прибывших на Нарвский фронт 2500 солдат, например, не разбежались лишь 500. Позже, выступая перед эстонским Учредительным собранием, Пятс объяснил это явление расколом в обществе: крестьяне попросту не хотели воевать за интересы горожан 17. Наконец, 20 декабря Временное эстонское правительство решило пообещать каждому солдату право на собственный участок земли (18). Этим оно в первый раз серьезно попыталось перетянуть крестьянство на сторону идеи эстонской независимости и дать крестьянину возможность почувствовать себя заодно с национальной властью.
В это же время правительство, наконец, решило покончить с коммунистической агитацией и 18 декабря закрыло Таллиннский совет. Не случайно, это произошло после того, как английские военные корабли посетили столичный порт, чтобы продемонстрировать готовность Лондона оказать Эстонии военную поддержку. Наконец, 23 декабря с назначением полковника Лайдонера главнокомандующим нарождающейся эстонской армии, военное командование впервые перешло от несколько хаотичного коллективного руководства в руки единого начальника (19).
К концу 1918 г. наступление Красной армии, по выражению Корнатовского, «выдохлось» из-за отсутствия обозов (20), и военная инициатива перешла в руки эстонской армии, которая в течение нескольких недель освобождала от красных один город за другим. Заслуга в этом добровольцев из скандинавских стран, прежде всего из Финляндии, воевавших на стороне эстонцев, не была велика в чисто военном смысле. Дисциплина у них была настолько низкая, что сам Пятc жаловался, что финны вели себя как в оккупированной стране. Важнее в этой связи было, видимо, другое: финны, шведы и датчане «физически» дали эстонцам понять, что они не одиноки в своем противостоянии с Красной армией (21). В результате к 24 февраля 1919 г. — первой годовщине провозглашения эстонской независимости — у пробольшевистской Эстляндской трудовой коммуны не осталось собственной территории (после занятия эстонцами города Выро в начале февраля ей пришлось бежать в советскую Россию). Это означало конец эстонской гражданской войны, в которой победу одержали национальные силы. Последовавшие в конце апреля — начале мая ожесточенные бои на юге были уже этапом Эстонской освободительной войны за подчинение правительству всех эстонских территорий, она продолжалась до начала 1920 года. Первый этап ее закончился 30 мая 1919 г., когда Лайдонер заявил в телеграмме Учредительному собранию, что Эстония освобождена от неприятельских войск (22). Однако в этой победе эстонцам помогло первое наступление белых на Петроград, а тем самым Эстонская освободительная война стала важной частью российской гражданской войны.
Белые формирования в Эстонии. Как уже отмечалось выше, немецкая оккупационная власть не желала слышать об эстонской независимости. В этом отношении ее позиция не отличалась от представлений тех русских офицеров, которые в октябре 1918 г. вошли в состав созданного в Пскове при содействии немцев Русского северного корпуса (РСК), который должен был вести оборону против большевиков (23). Протоколы ноябрьских заседаний Эс/21/тонского временного правительства показывают, что оно отдавало себе отчет во враждебности РСК. Только после разгрома корпуса красными в конце ноября таллиннское правительство быстро переменило свое отношение к белым и 6 декабря заключило с остатками РСК, укрывшимися на эстонской территории, договор о совместной борьбе «против большевиков и анархии». В соответствии с договором, русские части соглашались вступить в эстонскую армию и воевать за обеспечение безопасности молодой республики. Командование русского корпуса во главе с полковником Г. фон Неффом одновременно обязалось не вмешиваться во внутренние дела Эстонии, что являлось косвенным признанием независимости страны (24). К концу 1918 г. Временное правительство, еще не располагавшее боеспособной армией, вынуждено было идти на противоречивые меры. Наряду с договором с русским корпусом, офицеры которого в большинстве воевали за «Единую и неделимую Россию», то есть против независимости Эстонии, оно заключило еще и договор с балтийскими немцами («Балтийский полк»), от которых также не стоило ожидать поддержки эстонской независимости (25).
Итак, в тот момент, когда в Омске к власти пришел верховный правитель А.В. Колчак, собиравшийся возобновить борьбу за «Единую и неделимую», в бывшем Прибалтийском крае на антибольшевистской основе сложился военный союз между белыми и таллиннскими «сепаратистами», и это сотрудничество приносило партнерам неожиданные плоды. В стратегии «активной оборонительной войны» Лайдонера РСК играл важную роль: он должен бы взять на себя основную тяжесть борьбы против Красной армии на русской территории (26). Не случайно эстонский главнокомандующий перевел и немцев Балтийского полка в оперативное распоряжение русских, после того как РСК был перемещен на другую сторону границы. Таким образом, РСК должен был вмешаться во внутрироссийский конфликт, выступая одновременно, по стратегии Лайдонера, в качестве защитника эстонской границы. Вывод русских сил с эстонской территории считался важным по политическим соображениям, так как правительство не доверяло командованию корпуса (27). В этом отношении трудно согласиться с В.И. Мусаевым, повторяющим вывод о том, что таллиннское правительство имело какие-то территориальные претензии к России (28). Правда, в переговорах с финским Комитетом помощи Эстонии под руководством О.В. Лоухивуори в феврале 1919 г. речь шла о завоевании Петрограда финско-эстонскими войсками. Но этот план не мог рассчитывать ни на поддержку официальной Финляндии, ни на деньги Антанты, которая пока еще поддерживала белых и их борьбу за неделимую Россию. Кроме того, эстонское правительство, которое ожидало признания своей независимости со стороны великих держав, не было готово послать армию в Россию. Именно этими политическими соображениями руководствовался Лайдонер, когда отказался от продолжительной войны на русской территории. Он даже заговорил о возможности заключения мирного договора с Москвой, хотя, по его убеждению, прежде надо было очистить от большевиков Петроград, Псков и Дно. Однако не могло быть и речи о завоевании Петрограда без согласия на это Антанты, поэтому надо было по крайней мере организовать на восточной границе Эстонии буферную зону под управлением белых русских. В этом, в конце концов, и заключалась политическая цель его стратегии «активной оборонительной войны» (29).
Руководство РСК, состоявшее преимущественно из офицеров прибалтийско-немецкого происхождения, полностью зависело от Лайдонера и поэтому старалось не выступать открыто против эстонской независимости. Даже гражданские представители русских в Эстонии в феврале 1919 г. делегировали в правительство адвоката Алексея Сорокина, возглавившего Министерство национальностей, и тем самым после долгих колебаний признали новую власть (30).
Тем не менее руководство РСК искало новую финансовую и организационную опору вне пределов Эстонии. Свои надежды оно возлагало на Юденича, который пока безуспешно пытался создать русскую военную организа/22/цию в Финляндии. Смолин подробно описал становление Гельсингфорсско-го центра белых сил под руководством Юденича (31). Однако практически вплоть до лета 1919 г. Юденич оставался генералом без армии. Все его попытки лросьбами или угрозами получить под свой контроль РСК сводились на нет, так как эстонское правительство не было готово отказаться от хороших для него условий договора с РСК. Со своей стороны, Военно-политический центр при Юдениче в феврале 1919 г. обещал лишь туманно сформулированное «полное признание независимости действий Временного правительства эстонского народа» (32). В личном письме Лайдонеру Юденич, не забывший вежливо упомянуть об их совместной службе на Кавказе, утверждал, что он никогда не отдаст приказ Северному корпусу повернуть штыки против Эстонии (33). Однако пока еще Лайдонер являлся главнокомандующим эстонской армией, в составе которой находился РСК, и он воспринимал слова генерала как вмешательство в свои дела. Недоверие эстонцев к Юденичу, кстати говоря, не было необоснованным. Юденич в своих письмах белым представителям в западных столицах пользовался другим языком, говоря об Эстонии, которую упоминал как «более чем ничтожную величину» (34).
Эстонское же руководство предпочитало вести переговоры с гражданской политической группой, сложившейся вокруг присяжного поверенного Н.Н. Иванова и депутата IV Думы прогрессиста (ранее кадета) князя С.П. Мансырева, которые пытались с позиции признания эстонской независимости получить политический контроль над РСК. Видимо, эстонцы именно в них видели потенциальное руководство предполагаемого буферного государства с центром в Пскове и более надежных (и, быть может, менее влиятельных) политических союзников, чем Юденич (35). В ходе переговоров Лайдонер неоднократно подчеркивал приоритет политических соображений над военными, что было исключительной редкостью для офицера в годы гражданской войны, и снова утверждал, что судьба РСК зависит от признания им независимости Эстонии (36).
Именно в этом открывается главная разница между российской гражданской и эстонской освободительной войнами: последняя не имела в качестве конечной цели свержения большевиков и не была принципиально антибольшевистской. Она оказалась таковой только в связи с тем, что в конце ноября 1918 г. Красная армия открыла военные действия против Эстонии. Одновременно эстонская освободительная война не была принципиально антирусской войной. Она была таковой только косвенно в связи с тем, что руководство страны стремилось обеспечить безопасный выход Эстонии из состава Российского государства. Однако лидеры белого движения не понимали, что общность интересов с эстонцами имела свои пределы и что именно те, кого они именовали «шайкой уголовных преступников» в Таллинне (говоря словами Юденича) (37), по сути дела могли диктовать условия антибольшевистской борьбы на этом фронте. Позиция, занятая Юденичем на переговорах о сотрудничестве с эстонцами, уже не представляла каких-либо выгод для Таллинна. В общих чертах она сводилась к следующему: пусть эстонцы в военном отношении помогут нам, белым, освободить Петроград, и потом они получат от нас политическое вознаграждение, и это будет, возможно, «полная независимость действий», а может быть, культурная или политическая автономия. Тем временем эстонцы в строительстве своего государства весной 1919 г. достигли новой степени суверенитета: на территории бывшей российской окраины политическую судьбу страны взяло в свои руки демократически избранное Учредительное собрание.
Выборы в Учредительное собрание, состоявшиеся 5-7 апреля 1919 г., еще во время войны с Красной армией, явились первым народным плебисцитом о судьбе проекта национальной политики под названием Ээсти, выработанного эстонской элитой. Избиратели участвовали в устройстве своего политического бытия на основе национального самоопределения. «Земля и мир» — это было революционным лозунгом дня также и для Эстонии в 1919 году. Он гарантировал эстонским социал-демократам победу прежде всего /23/ среди солдат, от которых они получили 41,4% голосов (всего по стране они набрали 33,2%). Вместе с трудовиками (25,1%) социал-демократы создавали убедительное левое большинство, в то время как эстонские эсеры, представлявшие (при бойкоте выборов со стороны большевиков) самую радикальную альтернативу, получили только 5,8% голосов. Еще меньше голосов собрал Крестьянский союз премьер-министра Пятса (4%), который играл впоследствии лишь оппозиционную роль в 1919—1920 годах (38).
Однако обеспечение мира и безопасности границ не зависело от воли одной лишь Эстонии и находилось в тесной связи с российской гражданской войной, которая все более приобретала международный характер. Новый премьер-министр О. Страндман, представлявший трудовиков (социал-демок-раты предпочли послать своего представителя на пост председателя Учредительного собрания), заявил 12 мая, что его правительство считает главным вопросом заключение мира с Москвой, политику которой он называл «советским империализмом России». Однако заключение мира не должно было изолировать Эстонию от тех государств, которые поддерживали ее в моральном и материальном отношении (39). Эстония действительно не могла заключить мирный договор с правительством Ленина без учета позиции Антанты, хотя уже с апреля установила неофициальные контакты с Москвой. Продолжение войны на восточной границе Эстонии соответствовало не только стратегии «активной оборонительной войны», но и официальной политике Антанты, которая вела переговоры с Колчаком об оказании поддержки белым армиям. В этом отношении не явилось сюрпризом, что новый этап войны на Петроградском фронте начался уже на следующий день после заявления Стран-дмана о готовности Эстонии заключить мир с Советской Россией.
Открытие Петроградского фронта. 13 мая РСК двинулся в наступление; на флангах ему оказывали поддержку эстонские подразделения. Поддержка эта имела, однако, скорее демонстративный характер, так как эстонское командование ясно понимало нежелание своих солдат продвигаться на русскую территорию (40). Что касается стратегии наступления, то главнокомандующий Лайдонер согласился с решением РСК идти прямо на Петроград, хотя считал направление на Псков—Новгород более выгодным. На решение Лайдонера повлияло то обстоятельство, что положение на южном эстонском фронте оставалось серьезным, поэтому открытие Петроградского фронта где бы то ни было должно было отвлечь на себя Красную армию (41). Генерал А.П. Родзянко, будущий командир РСК и сторонник признания Эстонии, хотя бы даже из тактических соображений, писал в мемуарах, что важнейшим аргументом в пользу Петроградского направления послужило сообщение Юденича о якобы обещанной поддержке английского флота в случае прямого наступления на Петроград (42). Однако упомянутое им письмо генерала пока не обнаружено. Более того, ввиду сложных отношений Юденича с англичанами и в связи с тем, что у английской эскадры на Балтике не имелось разрешения Лондона на вооруженное вмешательство раньше июня, представляется весьма сомнительным, что такое согласие могло быть получено (43). Юденичу оставалось ждать результата похода в Гельсингфорсе, и прямого влияния на ход наступления он не оказывал (44). Тем не менее, наступление увенчалось неожиданным успехом. В три дня отряды корпуса преодолели ту линию, которая в приказе о наступлении была указана как конечная цель операции, и в начале июня захватили станцию Елизаветино в 20 км от Гатчины (45). Хотя это наступление в реальности не представляло для Петрограда серьезной угрозы, ЦК РКП(б) 10 июня объявил этот фронт самым главным и собирался сосредоточить все силы для защиты «колыбели революции» (46).
Разумеется, символическое значение города на Неве было чрезвычайно велико для всех участников войны. «Северная коммуна» имела для большевиков неоценимое значение, а для белых город символизировал столицу империи и славу династии Романовых. Завоевание и удержание Петрограда белыми имело бы далеко идущие последствия и послужило бы убедительной причиной для продолжения поддержки белых со стороны Антанты. А.И. Гуч/24/ков в меморандуме Деникину уже в январе 1919 г. указывал на первостепенное значение «балтийского фронта» для уничтожения советской власти, хотя он, не принимая во внимание сложившегося там положения, все еще мечтал о немецкой военной помощи (47). Независимо от надежд Гучкова, в расчетах белых, группировавшихся вокруг С.Д. Сазонова в Париже, представления о Петроградском фронте» принимали конкретные радужные очертания из-за излишне оптимистических оценок положения в рапортах Юденича. Среди белых руководителей возникла своего рода «холодная война» по вопросу, разрешать ли Юденичу возглавить поход на Петроград, или нет. Фракция Колчака, бывшего подчиненного Юденича, видимо, очень боялась того, что непредсказуемый генерал от инфантерии, завладев старой столицей, бросит вызов власти верховного правителя (48).
В конце мая эстонцы заняли Псков и передали город упомянутому Иванову, который нашел общий язык с полковником С.Н. Булак-Балаховичем, получившим впоследствии печальную известность в связи с еврейскими погромами в городе. Как сказал Лайдонер по поводу передачи города русским: «Эстония не претендует ни на одну пядь русской земли» (49). Но в отличие от Ямбурга, где РСК был полным хозяином, в Пскове эстонцы хотели контролировать положение. Здесь Иванов собирался организовать «общественное управление», из которого, по мысли эстонского руководства, видимо, должно было вырасти впоследствии буферное государство. Псковщина была важна для Таллинна прежде всего еще потому, что доход от вывоза производимого здесь льна должен был пополнить пустую эстонскую казну иностранной валютой (50).
Эстония и Петроградский фронт гражданской войны в 1918—1920 гг.
Брюггеманн Карстен — доцент Нарвского колледжа Тартуского университета (Эстония), научный сотрудник Института Северо-Западной Европы (Люнебург, Германия).
Мировая историография гражданской войны начинает преодолевать старую схему о том, что эта война была столкновением исключительно между красными и белыми. Знаменитый плакат Э. Лисицкого «Красным клином бей белых» в своей дихотомической ясности стал впоследствии своеобразным мифом-символом основания советского государства. Однако уже одно объединение под названием «белых» всех антибольшевистских сил, от меньшевиков до черносотенцев, показывает искусственность этой схемы. Ведь у противников В.И. Ленина общим был лишь антибольшевизм, но этого было мало для того, чтобы действительно сплотиться вокруг единой идеи. Российское общество 1917 г. было слишком атомизированным, и представления людей о сущности «счастливого будущего» сильно расходились. Кроме того, как показал год революций, политические партии не сумели повлиять на «глубинные движения» народных масс (1). Не случайно на «белых» фронтах гражданской войны к концу 1918 г. власть в свои руки взяли военные, и одновременно в лагере красных была введена строгая военная дисциплина во имя защиты революции. С исчезновением общепризнанной власти, а также с появлением самостоятельных военных образований на периферии страны, выход России из кризиса пошел по насильственному пути.
Кроме классических «цветов» русских революционных войн наиболее проявили себя, прежде всего, так называемые зеленые, символом которых стал «батька» Махно. Но формы участия крестьян в войне были многообразны, и оно по-разному проявлялось во многих частях страны (2).
Война в эти годы шла буквально повсюду. В.Н. Бровкин различает «фронтовую войну» между красными и белыми, «неизвестную войну» против зеленых и «незримую войну» совместно красных и белых против сил небольшевистского левого направления (3). Однако кроме того шла еще и «национальная война» — война против раздробления империи, которую вели почти все русские ее участники и которая все более и более (вплоть до советско-польской войны) превращалась в войну между государствами. Некоторые национальности распадавшейся империи, известные в литературе как «национальные сепаратисты», сыграли, тем не менее, гораздо более конструктивную роль, чем все русские фракции вместе взятые. Используя вакуум власти в центре, чтобы выйти из вненациональных рамок империи, национальные группы, с одной /17/ стороны, на некоторое время усилили хаос «смуты» (4). С другой стороны, в этот период именно они пытались организовать гражданское пространство с новыми видами идентификации подданных, с упором не на вооруженное насилие, а на создание условий для политического поведения в демократических формах. Здесь заслуживают упоминания прежде всего Финляндия и Эстония, где население бывшей империи уже в 1918—1919 гг. получило возможность участвовать в свободных демократических выборах в местные учредительные собрания, которые впоследствии и выполнили свою основную задачу: выработать конституции для новых национальных государств.
Освещение рождения Эстонской республики из огня революционных войн на основе материалов из эстонских, российских, немецких и американских архивов позволяет преодолеть традиционную разграниченность в изучении данной темы. Например, хотя эстонские исследователи уже в 1920-е и 1930-е годы изучали так называемую эстонскую освободительную войну, и прежде всего эстонскую победу над прибалтийскими немцами в июне 1919 г. и заключение Тартуского мирного договора с советской Россией в феврале 1920 г., все же роль Эстонии в российской гражданской войне на Петроградском фронте почти не нашла в их трудах должного отражения.
У советской историографии, особенно начиная с 1930-х годов, имелась своя направленность. Выделяются две работы, которые содержат детальный анализ событий на Северо-Западном фронте гражданской войны, но и в них слабо раскрыта эстонская сторона конфликта. Исследование А.В. Смолина (1999 г.) (5) вводит в научный оборот ценные источники, однако приписывает эстонской составляющей лишь роль, подобную той, которую «классическая» советская историография отводила белым, — роль марионетки Антанты. До появления докторской диссертации Смолина самым серьезным исследованием данной темы на русском языке являлась работа Н.А. Корнатовского, изданная в 10-летний юбилей событий и рассматривавшаяся как литературный «памятник» защитникам «колыбели революции» от белых войск генерала Н.Н. Юденича (6). В этой работе тем не менее на широкой источниковой основе представлен нейтральный взгляд на врагов, еще без шаблонов сталинской историографии.
Тема привлекала также английских историков, а равно и немецких, многие из которых были выходцами из Прибалтики. Сборники, изданные Балтийской исторической комиссией в 1970-е годы, содержат исследования о политике балтийских государств и их взаимоотношениях с местными немецкими силами, а также о роли политики Берлина (7). Третий том, который должен был быть посвящен походам Юденича, к сожалению, не вышел в свет. В последние годы появились русскоязычные указатели и публикации источников. Последняя работа по теме принадлежит эстонскому историку Р. Розенталю, который использовал материалы эстонских архивов для исследования организации и боевой деятельности белой Северо-Западной армии (8).
Картина гражданской войны была бы неполной без эстонской перспективы, которая значительно отличалась и от доминирующей русской, и от того, как понимали положение в России руководящие круги Антанты. Для руководства Эстонии вопрос о том, кто именно победит в российской гражданской войне — большевики или их противники — был не столь важен, как вопрос о защите независимости страны и ее границ. Именно поэтому оно пошло на риск ограниченного военного сотрудничества с белыми и при этом одновременно вело переговоры о мире с красными. Такая политика не была простой беспринципностью, вызванной слабостью собственного положения. Эстонское руководство в рамках возможного проводило самостоятельную рациональную политику, целью которой было найти выход из войны и обеспечить мирное строительство национального государства и безопасность его границ.
Предпосылки эстонской независимости. Государственная независимость Эстонии датируется 1917 годом. В его революционном календаре упоминание об эстонцах относится к 26 марта (8 апреля), когда состоялась мощная /18/ демонстрация петербургских эстонцев с хором и оркестром, под сине-черно-белым флагом. Это национальное выступление, во время которого участники выдвигали пока лишь требование демократической федерации и большей автономии для Эстляндской губернии, охотно упоминается в эстонской литературе (9), хотя о его политической значимости трудно говорить с определенностью. Тем не менее Временное правительство уже 30 марта (12 апреля) — во многом благодаря хорошим связям, которые имели в кабинете Г.Е. Львова депутаты I и IV Думы из эстонцев Я. Тыниссон и Я. Раамот, — опубликовало «Постановление о временном устройстве административного управления и местного самоуправления Эстляндской губернии» (10). Этим постановлением северные уезды Лифляндской губернии были присоединены к Эстляндии, и в результате все районы, населенные эстонцами, впервые в истории были сведены в одну административную единицу. Бывший мэр Таллинна адвокат Я. Поска уже в начале марта стал новым губернским комиссаром и первым эстонцем, вставшим во главе провинции, созданной по этническому принципу. Влияние этого обстоятельства на дальнейший ход событий, на психологию и сознание народа, отличавшегося почти поголовной грамотностью, не стоит недооценивать: народ располагал теперь собственной территорией для национального развития.
Временное правительство этим шагом, предпринятым в связи с войной против Германии, едва ли хотело подтолкнуть развитие эстонского национального сознания: оно намеревалось прежде всего покончить с вековым господством в крае балтийско-немецкого дворянства. Было покончено с традицией царского правительства, опиравшегося на немецкое дворянство, в котором видело гаранта порядка и лояльности самодержавию в Прибалтийском крае. Однако правительство князя Львова все же не решилось полностью приравнять край в административном отношении к остальной России: земства в Эстляндии так и не были введены. Причиной послужило то, что в Таллинне уже был организован совет рабочих депутатов, и правительство искало способы, чтобы укрепить лояльность к Петрограду со стороны эстонской национальной буржуазии. В итоге, вместо земства для управления губернией был предусмотрен так называемый земский совет (эст. maapaev от нем. Landtag), выборный орган власти. Впрочем, выборы не были вполне демократичными из-за многоступенчатой избирательной системы (11).
Март 1917 г., таким образом, ознаменовался своеобразной тихой национальной революцией в северной губернии Прибалтийского края. Однако вопрос об окончательном переходе власти в руки эстонцев на некоторое время повис в воздухе. Хотя немецкое дворянство и отказалось добровольно от участия в выборах в органы губернского управления, оно все более и более связывало свои надежды с победой немцев в войне, особенно после событий октября 1917 г. в России. И действительно, вслед за коротким владычеством большевиков, с февраля по ноябрь 1918 г. последовала немецкая оккупация края. Хотя германские военные и не всегда шли навстречу интересам местных дворян, господство последних в губернии окончательно потеряло почву, в буквальном смысле этого слова, лишь осенью 1919 г. в результате радикальной аграрной реформы, проведенной уже эстонским национальным правительством. Осенью же 1917 г., именно опасность оккупации края немцами (они заняли Ригу 21 августа /3 сентября), с одной стороны, а с другой — последовавший позже роспуск большевиками российского Учредительного собрания, побудили эстонскую политическую элиту взять курс на полную независимость страны.
К тому времени в губернии уже произошла перестановка политических сил. Небольшевистские левые партии шли бок о бок с национальными демократами в требовании национальной независимости, и даже эстонские эсеры потребовали от Таллиннского совета учреждения независимой Эстонской рабочей республики. Эстонские большевики, собравшие в ноябре 1917 г. на выборах в российское Учредительное собрание почти 40% голосов, оказались единственной партией, которая не выступала за независимость Эсто/19/нии. Однако к началу 1918 г. они утратили значительную часть своей прежней поддержки у избирателей. Причиной послужило провозглашение ими революционного террора не только против немецких «баронов», но и против представителей эстонской буржуазии, а также требования перехода к коллективному ведению хозяйства в деревне и ограничения свободы печати. В конце января уже после первого дня выборов в Эстонское учредительное собрание большевики отменили их результаты, не собрав даже в центрах с наиболее расположенным к ним населением более 40% голосов. По мнению большевиков, результаты выборов не отражали интересов пролетариата. По мнению земского совета (Maapaev), который до роспуска его большевиками в ноябре 1917 г. успел провозгласить себя «высшим носителем власти» в Эстонии, действующим до созыва эстонского Учредительного собрания, именно он и оставался органом верховной власти. Уполномоченный земским советом Комитет спасения Эстонии взял инициативу в свои руки и, когда красные войска перед наступлением немцев бежали из Таллинна, провозгласил 24 февраля 1918 г. независимость Эстонии (12).
Немецкая оккупационная власть отрицательно отнеслась к идее эстонской независимости, и это сыграло большую роль в объединении молодых эстонских интеллектуалов разных политических убеждений вокруг идеи о независимости, что стало особенно очевидно к середине 1918 года (13). В период немецкой оккупации согласие в этом вопросе сложилось и в военных кругах. 34-летний полковник царской армии И. Лайдонер, который в конце 1918 г. стал главнокомандующим эстонской армией, был типичным представителем своего поколения. Он был убежден, что эстонцам, как и другим малым народам, придется воевать за собственную независимость. Лайдонер не только стал эстонским героем этой войны, но также, как показал 1919 год, он правильно оценил положение страны. Именно победа в «освободительной войне» послужила ключевым фактором в том, что народ поддержал идею национального государства. Однако петроградский фронт российской гражданской войны был в этом отношении менее важен, чем победа эстонцев под Цезисом в июне 1919 г. над немецким ландвером, армией так называемых «балтийских баронов». После четырех лет войны в этой битве неожиданно проявился энтузиазм со стороны эстонцев. Он ясно отразил тот социальный антагонизм в Прибалтийском крае, который со второй половины XIX в. стал превращаться в антагонизм национальный. Участие Эстонии в гражданской войне за власть в России не оставило таких следов в сознании народа, как победа над немецким «заклятым врагом».
Первый этап войны. После капитуляции Германии и окончания военных действий на Западном фронте война в Восточной Европе вспыхнула с новой силой. Причиной послужил крах системы, выстроенной Брестским миром, а также центробежные силы, вызванные революцией. На некоторое время на эстонской территории вновь возникло двоевластие. На одном его полюсе находилось Временное эстонское правительство в Таллинне, которое выводило свои полномочия из независимости страны, провозглашенной в феврале 1918 г. членами Комитета спасения, то есть из принципа преемственности власти. На другом — «Эстляндская трудовая коммуна» в Нарве, основанная эстонскими большевиками 29 ноября 1918 г. и с самого начала не скрывавшая своей зависимости от Москвы. Ее лозунги классовой борьбы не отвечали представлениям большинства населения о национальных интересах. В молодом эстонском обществе, сплотившемся на почве общего социального и национального антагонизма против немецкого дворянства, ненависть к «собственным» эксплуататорам не была настолько развита, чтобы лозунги большевиков могли быть восприняты серьезно. Кроме того, эстонского крестьянина, десятилетиями страдавшего от земельного голода, пугали обещания ввести коллективность хозяйствования.
Тем не менее, на короткий период в ноябре—декабре 1918 г., когда шла усиленная красная агитация, исходившая прежде всего от работавшего еще Таллиннского совета, и когда на восточной границе страны уже /20/ шло наступление Красной армии, Временное правительство Эстонии оказалось парализовано. Премьер-министр К. Пятс от страха перед большевистским переворотом даже советовал своим коллегам по правительству не ночевать дома (14). Однако таллиннские большевики лишь продолжали агитацию, очевидно потому, что у них не хватало сил для серьезного восстания и не было устойчивого контакта с товарищами из Эстляндской трудовой коммуны (15).
Со своей стороны, Временному правительству не удалось поднять эстонцев на войну против Красной армии даже путем принудительной мобилизации всех мужчин в возрасте 21—24 лет. Вместо ожидаемых 25 тыс. новобранцев пришли только 13 тысяч. Некому было исполнять решения правительства; не было никого, кто бы мог бороться с дезертирством, хотя дезертирам грозило по закону 15 лет принудительных работ (16). Из прибывших на Нарвский фронт 2500 солдат, например, не разбежались лишь 500. Позже, выступая перед эстонским Учредительным собранием, Пятс объяснил это явление расколом в обществе: крестьяне попросту не хотели воевать за интересы горожан 17. Наконец, 20 декабря Временное эстонское правительство решило пообещать каждому солдату право на собственный участок земли (18). Этим оно в первый раз серьезно попыталось перетянуть крестьянство на сторону идеи эстонской независимости и дать крестьянину возможность почувствовать себя заодно с национальной властью.
В это же время правительство, наконец, решило покончить с коммунистической агитацией и 18 декабря закрыло Таллиннский совет. Не случайно, это произошло после того, как английские военные корабли посетили столичный порт, чтобы продемонстрировать готовность Лондона оказать Эстонии военную поддержку. Наконец, 23 декабря с назначением полковника Лайдонера главнокомандующим нарождающейся эстонской армии, военное командование впервые перешло от несколько хаотичного коллективного руководства в руки единого начальника (19).
К концу 1918 г. наступление Красной армии, по выражению Корнатовского, «выдохлось» из-за отсутствия обозов (20), и военная инициатива перешла в руки эстонской армии, которая в течение нескольких недель освобождала от красных один город за другим. Заслуга в этом добровольцев из скандинавских стран, прежде всего из Финляндии, воевавших на стороне эстонцев, не была велика в чисто военном смысле. Дисциплина у них была настолько низкая, что сам Пятc жаловался, что финны вели себя как в оккупированной стране. Важнее в этой связи было, видимо, другое: финны, шведы и датчане «физически» дали эстонцам понять, что они не одиноки в своем противостоянии с Красной армией (21). В результате к 24 февраля 1919 г. — первой годовщине провозглашения эстонской независимости — у пробольшевистской Эстляндской трудовой коммуны не осталось собственной территории (после занятия эстонцами города Выро в начале февраля ей пришлось бежать в советскую Россию). Это означало конец эстонской гражданской войны, в которой победу одержали национальные силы. Последовавшие в конце апреля — начале мая ожесточенные бои на юге были уже этапом Эстонской освободительной войны за подчинение правительству всех эстонских территорий, она продолжалась до начала 1920 года. Первый этап ее закончился 30 мая 1919 г., когда Лайдонер заявил в телеграмме Учредительному собранию, что Эстония освобождена от неприятельских войск (22). Однако в этой победе эстонцам помогло первое наступление белых на Петроград, а тем самым Эстонская освободительная война стала важной частью российской гражданской войны.
Белые формирования в Эстонии. Как уже отмечалось выше, немецкая оккупационная власть не желала слышать об эстонской независимости. В этом отношении ее позиция не отличалась от представлений тех русских офицеров, которые в октябре 1918 г. вошли в состав созданного в Пскове при содействии немцев Русского северного корпуса (РСК), который должен был вести оборону против большевиков (23). Протоколы ноябрьских заседаний Эс/21/тонского временного правительства показывают, что оно отдавало себе отчет во враждебности РСК. Только после разгрома корпуса красными в конце ноября таллиннское правительство быстро переменило свое отношение к белым и 6 декабря заключило с остатками РСК, укрывшимися на эстонской территории, договор о совместной борьбе «против большевиков и анархии». В соответствии с договором, русские части соглашались вступить в эстонскую армию и воевать за обеспечение безопасности молодой республики. Командование русского корпуса во главе с полковником Г. фон Неффом одновременно обязалось не вмешиваться во внутренние дела Эстонии, что являлось косвенным признанием независимости страны (24). К концу 1918 г. Временное правительство, еще не располагавшее боеспособной армией, вынуждено было идти на противоречивые меры. Наряду с договором с русским корпусом, офицеры которого в большинстве воевали за «Единую и неделимую Россию», то есть против независимости Эстонии, оно заключило еще и договор с балтийскими немцами («Балтийский полк»), от которых также не стоило ожидать поддержки эстонской независимости (25).
Итак, в тот момент, когда в Омске к власти пришел верховный правитель А.В. Колчак, собиравшийся возобновить борьбу за «Единую и неделимую», в бывшем Прибалтийском крае на антибольшевистской основе сложился военный союз между белыми и таллиннскими «сепаратистами», и это сотрудничество приносило партнерам неожиданные плоды. В стратегии «активной оборонительной войны» Лайдонера РСК играл важную роль: он должен бы взять на себя основную тяжесть борьбы против Красной армии на русской территории (26). Не случайно эстонский главнокомандующий перевел и немцев Балтийского полка в оперативное распоряжение русских, после того как РСК был перемещен на другую сторону границы. Таким образом, РСК должен был вмешаться во внутрироссийский конфликт, выступая одновременно, по стратегии Лайдонера, в качестве защитника эстонской границы. Вывод русских сил с эстонской территории считался важным по политическим соображениям, так как правительство не доверяло командованию корпуса (27). В этом отношении трудно согласиться с В.И. Мусаевым, повторяющим вывод о том, что таллиннское правительство имело какие-то территориальные претензии к России (28). Правда, в переговорах с финским Комитетом помощи Эстонии под руководством О.В. Лоухивуори в феврале 1919 г. речь шла о завоевании Петрограда финско-эстонскими войсками. Но этот план не мог рассчитывать ни на поддержку официальной Финляндии, ни на деньги Антанты, которая пока еще поддерживала белых и их борьбу за неделимую Россию. Кроме того, эстонское правительство, которое ожидало признания своей независимости со стороны великих держав, не было готово послать армию в Россию. Именно этими политическими соображениями руководствовался Лайдонер, когда отказался от продолжительной войны на русской территории. Он даже заговорил о возможности заключения мирного договора с Москвой, хотя, по его убеждению, прежде надо было очистить от большевиков Петроград, Псков и Дно. Однако не могло быть и речи о завоевании Петрограда без согласия на это Антанты, поэтому надо было по крайней мере организовать на восточной границе Эстонии буферную зону под управлением белых русских. В этом, в конце концов, и заключалась политическая цель его стратегии «активной оборонительной войны» (29).
Руководство РСК, состоявшее преимущественно из офицеров прибалтийско-немецкого происхождения, полностью зависело от Лайдонера и поэтому старалось не выступать открыто против эстонской независимости. Даже гражданские представители русских в Эстонии в феврале 1919 г. делегировали в правительство адвоката Алексея Сорокина, возглавившего Министерство национальностей, и тем самым после долгих колебаний признали новую власть (30).
Тем не менее руководство РСК искало новую финансовую и организационную опору вне пределов Эстонии. Свои надежды оно возлагало на Юденича, который пока безуспешно пытался создать русскую военную организа/22/цию в Финляндии. Смолин подробно описал становление Гельсингфорсско-го центра белых сил под руководством Юденича (31). Однако практически вплоть до лета 1919 г. Юденич оставался генералом без армии. Все его попытки лросьбами или угрозами получить под свой контроль РСК сводились на нет, так как эстонское правительство не было готово отказаться от хороших для него условий договора с РСК. Со своей стороны, Военно-политический центр при Юдениче в феврале 1919 г. обещал лишь туманно сформулированное «полное признание независимости действий Временного правительства эстонского народа» (32). В личном письме Лайдонеру Юденич, не забывший вежливо упомянуть об их совместной службе на Кавказе, утверждал, что он никогда не отдаст приказ Северному корпусу повернуть штыки против Эстонии (33). Однако пока еще Лайдонер являлся главнокомандующим эстонской армией, в составе которой находился РСК, и он воспринимал слова генерала как вмешательство в свои дела. Недоверие эстонцев к Юденичу, кстати говоря, не было необоснованным. Юденич в своих письмах белым представителям в западных столицах пользовался другим языком, говоря об Эстонии, которую упоминал как «более чем ничтожную величину» (34).
Эстонское же руководство предпочитало вести переговоры с гражданской политической группой, сложившейся вокруг присяжного поверенного Н.Н. Иванова и депутата IV Думы прогрессиста (ранее кадета) князя С.П. Мансырева, которые пытались с позиции признания эстонской независимости получить политический контроль над РСК. Видимо, эстонцы именно в них видели потенциальное руководство предполагаемого буферного государства с центром в Пскове и более надежных (и, быть может, менее влиятельных) политических союзников, чем Юденич (35). В ходе переговоров Лайдонер неоднократно подчеркивал приоритет политических соображений над военными, что было исключительной редкостью для офицера в годы гражданской войны, и снова утверждал, что судьба РСК зависит от признания им независимости Эстонии (36).
Именно в этом открывается главная разница между российской гражданской и эстонской освободительной войнами: последняя не имела в качестве конечной цели свержения большевиков и не была принципиально антибольшевистской. Она оказалась таковой только в связи с тем, что в конце ноября 1918 г. Красная армия открыла военные действия против Эстонии. Одновременно эстонская освободительная война не была принципиально антирусской войной. Она была таковой только косвенно в связи с тем, что руководство страны стремилось обеспечить безопасный выход Эстонии из состава Российского государства. Однако лидеры белого движения не понимали, что общность интересов с эстонцами имела свои пределы и что именно те, кого они именовали «шайкой уголовных преступников» в Таллинне (говоря словами Юденича) (37), по сути дела могли диктовать условия антибольшевистской борьбы на этом фронте. Позиция, занятая Юденичем на переговорах о сотрудничестве с эстонцами, уже не представляла каких-либо выгод для Таллинна. В общих чертах она сводилась к следующему: пусть эстонцы в военном отношении помогут нам, белым, освободить Петроград, и потом они получат от нас политическое вознаграждение, и это будет, возможно, «полная независимость действий», а может быть, культурная или политическая автономия. Тем временем эстонцы в строительстве своего государства весной 1919 г. достигли новой степени суверенитета: на территории бывшей российской окраины политическую судьбу страны взяло в свои руки демократически избранное Учредительное собрание.
Выборы в Учредительное собрание, состоявшиеся 5-7 апреля 1919 г., еще во время войны с Красной армией, явились первым народным плебисцитом о судьбе проекта национальной политики под названием Ээсти, выработанного эстонской элитой. Избиратели участвовали в устройстве своего политического бытия на основе национального самоопределения. «Земля и мир» — это было революционным лозунгом дня также и для Эстонии в 1919 году. Он гарантировал эстонским социал-демократам победу прежде всего /23/ среди солдат, от которых они получили 41,4% голосов (всего по стране они набрали 33,2%). Вместе с трудовиками (25,1%) социал-демократы создавали убедительное левое большинство, в то время как эстонские эсеры, представлявшие (при бойкоте выборов со стороны большевиков) самую радикальную альтернативу, получили только 5,8% голосов. Еще меньше голосов собрал Крестьянский союз премьер-министра Пятса (4%), который играл впоследствии лишь оппозиционную роль в 1919—1920 годах (38).
Однако обеспечение мира и безопасности границ не зависело от воли одной лишь Эстонии и находилось в тесной связи с российской гражданской войной, которая все более приобретала международный характер. Новый премьер-министр О. Страндман, представлявший трудовиков (социал-демок-раты предпочли послать своего представителя на пост председателя Учредительного собрания), заявил 12 мая, что его правительство считает главным вопросом заключение мира с Москвой, политику которой он называл «советским империализмом России». Однако заключение мира не должно было изолировать Эстонию от тех государств, которые поддерживали ее в моральном и материальном отношении (39). Эстония действительно не могла заключить мирный договор с правительством Ленина без учета позиции Антанты, хотя уже с апреля установила неофициальные контакты с Москвой. Продолжение войны на восточной границе Эстонии соответствовало не только стратегии «активной оборонительной войны», но и официальной политике Антанты, которая вела переговоры с Колчаком об оказании поддержки белым армиям. В этом отношении не явилось сюрпризом, что новый этап войны на Петроградском фронте начался уже на следующий день после заявления Стран-дмана о готовности Эстонии заключить мир с Советской Россией.
Открытие Петроградского фронта. 13 мая РСК двинулся в наступление; на флангах ему оказывали поддержку эстонские подразделения. Поддержка эта имела, однако, скорее демонстративный характер, так как эстонское командование ясно понимало нежелание своих солдат продвигаться на русскую территорию (40). Что касается стратегии наступления, то главнокомандующий Лайдонер согласился с решением РСК идти прямо на Петроград, хотя считал направление на Псков—Новгород более выгодным. На решение Лайдонера повлияло то обстоятельство, что положение на южном эстонском фронте оставалось серьезным, поэтому открытие Петроградского фронта где бы то ни было должно было отвлечь на себя Красную армию (41). Генерал А.П. Родзянко, будущий командир РСК и сторонник признания Эстонии, хотя бы даже из тактических соображений, писал в мемуарах, что важнейшим аргументом в пользу Петроградского направления послужило сообщение Юденича о якобы обещанной поддержке английского флота в случае прямого наступления на Петроград (42). Однако упомянутое им письмо генерала пока не обнаружено. Более того, ввиду сложных отношений Юденича с англичанами и в связи с тем, что у английской эскадры на Балтике не имелось разрешения Лондона на вооруженное вмешательство раньше июня, представляется весьма сомнительным, что такое согласие могло быть получено (43). Юденичу оставалось ждать результата похода в Гельсингфорсе, и прямого влияния на ход наступления он не оказывал (44). Тем не менее, наступление увенчалось неожиданным успехом. В три дня отряды корпуса преодолели ту линию, которая в приказе о наступлении была указана как конечная цель операции, и в начале июня захватили станцию Елизаветино в 20 км от Гатчины (45). Хотя это наступление в реальности не представляло для Петрограда серьезной угрозы, ЦК РКП(б) 10 июня объявил этот фронт самым главным и собирался сосредоточить все силы для защиты «колыбели революции» (46).
Разумеется, символическое значение города на Неве было чрезвычайно велико для всех участников войны. «Северная коммуна» имела для большевиков неоценимое значение, а для белых город символизировал столицу империи и славу династии Романовых. Завоевание и удержание Петрограда белыми имело бы далеко идущие последствия и послужило бы убедительной причиной для продолжения поддержки белых со стороны Антанты. А.И. Гуч/24/ков в меморандуме Деникину уже в январе 1919 г. указывал на первостепенное значение «балтийского фронта» для уничтожения советской власти, хотя он, не принимая во внимание сложившегося там положения, все еще мечтал о немецкой военной помощи (47). Независимо от надежд Гучкова, в расчетах белых, группировавшихся вокруг С.Д. Сазонова в Париже, представления о Петроградском фронте» принимали конкретные радужные очертания из-за излишне оптимистических оценок положения в рапортах Юденича. Среди белых руководителей возникла своего рода «холодная война» по вопросу, разрешать ли Юденичу возглавить поход на Петроград, или нет. Фракция Колчака, бывшего подчиненного Юденича, видимо, очень боялась того, что непредсказуемый генерал от инфантерии, завладев старой столицей, бросит вызов власти верховного правителя (48).
В конце мая эстонцы заняли Псков и передали город упомянутому Иванову, который нашел общий язык с полковником С.Н. Булак-Балаховичем, получившим впоследствии печальную известность в связи с еврейскими погромами в городе. Как сказал Лайдонер по поводу передачи города русским: «Эстония не претендует ни на одну пядь русской земли» (49). Но в отличие от Ямбурга, где РСК был полным хозяином, в Пскове эстонцы хотели контролировать положение. Здесь Иванов собирался организовать «общественное управление», из которого, по мысли эстонского руководства, видимо, должно было вырасти впоследствии буферное государство. Псковщина была важна для Таллинна прежде всего еще потому, что доход от вывоза производимого здесь льна должен был пополнить пустую эстонскую казну иностранной валютой (50).
![[identity profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/openid.png){kind=small}
no subject
Date: 2013-03-10 09:35 am (UTC)Эстония и Петроградский фронт гражданской войны в 1918—
Date: 2013-03-12 08:09 pm (UTC)