voencomuezd | Интервью с палачом

Продолжаю читать дневник американского психолога на Нюнбергском процессе Густава Гилберта... Весьма интересное чтиво. Особенно забавляют "оправдания" Геринга, Розенберга и Риббентропа, которые слово в слово повторяют филиппики современных нациков. И англичане геноцид устраивали, и американцы, а уж совки и вовсе... Чем мы хуже, ага.
Сегодня на очереди интервью с комендантом Освенцима Рудольфом Гёссом. Человеком, который старательно и честно выполнял программу по решению еврейского вопроса, уничтожив 2,5 млн человек.

9 апреля. Комендант Освенцима

Камера Гёсса. В рамках подготовки к защитительной речи Кальтенбруннера я обіцалея с недавно захваченным в плен Рудольфом Францем Фердинандом Гёссом, возраст 46 лет, бывшим комендантом концентрационного лагеря Освенцим.
После завершения тестирования у нас состоялась краткая беседа о его деятельности в период с мая 1940 года по декабрь 1943 года на должности коменданта концентрационного лагеря Освенцим, главного лагеря смерти для евреев. Он с готовностью подтвердил, что в под его руководством было умерщвлено приблизительно 2,5 миллиона евреев.
Уничтожение было начато летом 1941 года. Памятуя скепсис Геринга, я решил уточнить у Гесса, каким образом практически вообще можно было уничтожить два с половиной миллиона людей.
— Практически? — переспросил он. — А в этом ничего сложного не было — вполне можно было уничтожить еще больше.
На мой несколько наивный вопрос, сколько людей можно уничтожить за час, Гёсс ответил, что, если исходить из 24-часового рабочего цикла, за одни сутки можно умертвить до 10 тысяч человек. Существовало 6 камер уничтожения, в двух больших таких камерах помещалось по 7000 человек, а в каждой из четырех меньших камер — по 1500 человек, что и составляло 10 000 человек. Я попытался вообразить себе, как это все происходило, но бывший комендант лагеря решил внести коррективы. -
— Нет, вы рассуждаете неверно. Умерщвление много времени не занимало, это происходило быстрее всего остального. 2000 человек вполне можно умертвить за каких-то полчаса, но вот сжигание трупов — дело хлопотливое и длительное. Убивать было легко, тут вполне можно обойтись силами нескольких охранников — заключенные просто входили в камеру, думая, что им предстоит помывка под душем, но вместо воды мы подавали туда смертельный газ. Все проходило очень быстро.
Говорилось это очень будничным, спокойным тоном.
Мне хотелось в точности выяснить, каким образом отдавался соответствующий приказ и как сам Гёсс на него реагировал. Вот что он мне рассказал:
- Летом 1941 года меня вызвал Гиммлер и заявил: «Фюрер приказал перейти к окончательному решению еврейского вопроса — мы обязаны этот приказ выполнить. Местом проведения выбран Освенцим — благодаря транспортным соображениям и его относительной изолированности. Выполнение этой нелегкой задачи возлагается на вас». В качестве причины Гиммлер привел то, что с этим нужно начать немедленно, поскольку, если этого не сделать, в один прекрасный день евреи просто вытеснят немцев из Германии — во всяком случае, смысл сводился именно к этому, и исходя из характера поставленной задачи необходимо было отбросить в сторону все прежние человеческие представления и сосредоточиться исключительно на выполнении задачи. Примерно так он и выразился.
Я спросил у Гёсса, не высказал ли он Гиммлеру свою оценку этих планов или каких-либо возражений.
— Нет, что я мог сказать? я мог сказать лишь: «Яволь!» Довольно странно было все это, я имею в виду, что он решил увидеться со мной лично, такого не бывало прежде. Он мог и переслать мне этот приказ, и я выполнил бы его, никуда бы не делся. У нас ведь было одно-единственное право — безоговорочно исполнять все поступавшие сверху приказы. Во т так. Часто он требовал от нас невоообразимого — в нормальных условиях такое и представить себе трудно. Но как только приказ отдан, сразу же бросаешься его выполнять, и вот, что еще совсем недавно казалось тебе неосуществимым, оказывается вполне осуществимо, если поднапрячься. Вот такой пример, я рассчитывал соорудить Вислинскую дамбу в Освенциме за три года, а он отпустил нам год, и мы ее соорудили.
Я старался вытянуть из него побольше о том, как он все-таки реагировал на чудовищность своих деяний. Тем же будничным, лишенным эмоций голосом он продолжил:
— Первое время я не мог создать себе общее представление. Но позже представил себе все масштабы этого предприятия. Но всегда думал лишь о необходимости проведения этих мероприятий, о том, как это было сформулировано в приказе Гиммлера.
Я спросил Гёcca, а не мог ли он воспротивиться выполнению этого приказа. -
— Нет, если принять во внимание все то, чему нас учили, сама мысль о том, что можно отказаться выполнить приказ, просто не могла прийти нам в голову — независимо от того, какой это был приказ... Мне кажется, вам просто не понять наши устои. Разумеется, я был обязан подчиниться любому приказу, и теперь за это расплачиваюсь.
— Расплачиваетесь? Каким образом?
— Тем, что меня отдали под суд, после которого меня вздернут, разумеется.
Я спросил Гёсса, а не мог ли он уже тогда предвидеть подобные последствия, в момент получения этого приказа.
— Нет, тогда не о чем было задумываться. Мне и в голову не приходило, что кто-то когда-нибудь привлечет меня к ответственности. Понимаете, если где-то что-то не ладится, значит, виноват тот, кому это поручено, такое в Германии — вещь сама по себе разумеющаяся. Поэтому я и не думал, что когда-нибудь мне придется отвечать.
— А человеческие... — Гесс не дал мне закончить фразы.
— Это не имеет отношения, — таков был лаконичный ответ бывшего коменданта Освенцима.
Я спросил его, не возникало ли у него с самого начала предчувствия, что его за это могут повесить.
— Нет, никогда.
— А когда вас впервые посетила мысль, что вас отдадут под суд и повесят?
— После краха. После смерти фюрера.

***
Тюрьма. Вторая половина дня
Камера Гёсса. После завершения сегодняшнего тестирования Гёсс заявил:
— Предположим, вы хотите таким образом узнать, нормальны ли мои мысли и привычки.
— Конечно!
— Я вполне нормален. Даже когда я проводил в жизнь приказ Гиммлера, это никак не отразилось на моей семейной жизни и на всем остальном. -
— Как вы думаете, в сравнении с жизнью других людей ваша собственная казалась вам вполне обычной?
— Ну, вероятно, это так, но есть во мне одна особенность — я люблю одиночество. Если у меня неприятности, я предпочитал разбираться с ними наедине с собой. Это и печалило мою жену больше всего. Мне всегда хватало себя самого, у меня никогда не было ни друзей, ни особенно близких приятельских отношений с кем-либо — даже в юности, у меня никогда не было друга. А во всякого рода сборищах я хоть и принимал иногда участие, но никогда на них не стремился. Мне было приятно, что люди были довольны, но активно во всем этом участвовать — увольте.
— А вас это никогда не ввергало в тоску?
— Нет, что вы, никогда! Даже вот недавно, когда я скрывался на том крестьянском подворье, я чувствовал себя лучше всего в поле с лошадьми.
— Когда вы были вынуждены скрываться, это понятно. Но как обстояло дело раньше?
— Да я всегда был один. Конечно, я любил жену, но истинной близости между нами не было
— Кто это понял, вы или ваша жена?
— Мы оба. Моей жене казалось, что я с ней несчастлив, но я убедил ее, что такова моя натура, и ничего не поделаешь, остается разве что смириться с этим.
Я спросил Гёсса, каковы были их сексуальные отношения.
— Да ничего необычного — но как только жена выяснила, чем я там занимался, у нас уже почти не возникало влечения друг к другу. Внешне ничего не изменилось, но мне кажется, между нами наступило отчуждение, я это заметил лишь задним числом... Нет, у меня никогда не было потребности заводить друзей. Да и с родителями у меня доверительных отношений не было. Как и с моими сестрами. А после того как они повыходили замуж, я убедился, что они для меня — люди совершенно чужие. Ребенком я всегда играл один, и моя бабушка вечно твердила, что я не любил играть в компании других детей.
Сексуальная жизнь никогда не занимала значительного места в жизни Гёсса. Он мог вести ее, а мог и не вести — никаких настойчивых позывов начать новую или продолжить старую любовную связь он не испытывал, хотя такие связи в его жизни были, и не раз. Не было страсти в семейной жизни. Гёсс убеждал меня, что никогда не прибегал к мастурбации — его просто к этому не тянуло.
Я спросил его, задумывался ли он о том, что евреи, которых он отправлял на гибель, были в чем-то виноваты, и заслуживали ли они подобную участь, и снова он терпеливо разжевывал мне, что подобные вопросы просто нереалистичны сами но себе — он пребывал в совершенно особом мире.
— Поймите, у нас, членов СС, просто не было возможности ни над чем подобным задумываться, такое нам просто не приходило на ум. - И, кроме того, то, что еврей повинен во всем — это было нечто само собой разумеющееся.
Я настаивал, чтобы он все же дал мне объяснение, почему это, по его словам, было нечто само собой разумеющееся.
— Ведь мы ничего другого и не слышали. Это не только печаталось в газетах типа «Штюрмера», мы слышали это повсюду. На всех наших идеологических занятиях в качестве исходной предпосылки выдвигался тезис о том, что нам, немцам, необходимо защитить свою страну от евреев...
Лишь после всеобщего краха мне стало понемногу ясно, что, по-видимому, это было не совсем верно, стоило мне только прислушаться к тому, что говорили люди вокруг. Но прежде никто ничего подобного не говорил, во всяком случае, я ни от кого похожих мыслей не слышал. Теперь мне очень хотелось бы знать, верил ли сам Гиммлер в это или же только вложил в мои руки инструмент для оправдания всего, что делал моими руками. Но вообще-то дело даже не в этом. Нас просто натаскивали на бездумное выполнение приказов, и мысль о том, что приказ можно не выполнить, не могла прийти никому в голову, и кто-нибудь еще на нашем месте поступал бы в точности так же... Гиммлер был настолько требователен и строг даже по мелочам, что вешал членов СС за любой, самый незначительный промах — мы считали само собой разумеющимся такое строгое следование им кодексу чести... Поверьте, не такое уж большое удовольствие видеть перед глазами эти горы трупов и дышать смрадом непрерывно дымившего крематория. Но Гитлер приказал нам и даже разъяснил, почему мы должны это делать, и я действительно не тратил мысли на раздумья о том, прав ли он был, или же нет. Просто воспринимал все как необходимость.
Во время наших бесед Гёсс оставался суховато-сдержанным, рационалистом, лишенным каких-либо эмоций, и хотя он обнаруживает симптомы запоздалого переосмысления своих преступных деяний, все же создается впечатление, что, не наступи конец этой войне, он так и продолжал бы заниматься своим жутким делом до скончания века, ровно столько, сколько потребовалось бы его фюрерам. Гёсс слишком апатичен, так что вряд ли можно предположить раскаяние, и даже перспектива оказаться на виселице, похоже, не слишком его волнует. Общее впечатление об этом человеке таково: он психически вменяем, однако обнаруживает апатию шизоидного типа, бесчувственность и явный недостаток чуткости, почти такой же, какой типичен для больных, страдающих шизофренией.

***
19 мая. Убийца Гёсс
Я нанес Гёссу еще один визит, желая убедиться в наличии у него садистских наклонностей, о которых свидетельствовали результаты проведенного мною теста Роршаха. я спросил его, не руководствовался ли Гиммлер при назначении его на должность коменданта Освенцима какими-нибудь особыми соображениями? Не повлияло ли на его решение прошлое? (В прошлом Гёсс совершил убийство.)
— О нет, нет, — убеждал меня Гёсс, — ничего подобного. Он вообще мог назначить на эту должность и любого другого офицера СС. Нас всех одинаково натаскивали беспрекословно исполнять любой приказ свыше. Я оказался на должности коменданта Освенцима чисто случайно, когда он решил превратить этот лагерь в базовый для уничтожения евреев. И мне ничего не оставалось, как только исполнять приказы. Каждый член СС действовал бы на моем месте так же. Как действовал Эйхман, которому было поручено исполнение всей этой программы уничтожения, как действовали командиры эйнзатцгрупп, Олендорф, например. Нам было впечатано в мозги повиноваться приказам, и что евреи — наши злейшие враги. Тогда нам это не казалось пропагандистскими измышлениями. Это вошло нам в плоть и кровь. Если Гитлер отдал приказ окончательно решить еврейский вопрос так, а не иначе, ничего не оставалось, как повиноваться ему. Каждый член СС действовал бы так же.
Гёсс был убежден, что если и повинен в убийствах, так оттого, что в СС убивали все; их всех учили убивать, не испытывая при этом угрызений совести.

Густав Гилберт. Нюнбергский дневник. М., Вече, 2012. С.213-215, 220-222, 288

Ну, и до кучи - а то этот вопрос кажется некоторым весьма актуальным. Как Рудольф Гёсс боролся с гомосексуализмом. Между прочим, небезуспешно!
http://1hamster1.livejournal.com/532013.html

Запись сделана с помощью m.livejournal.com.