Кризисы Владимира Прохоровича
Oct. 31st, 2016 02:22 pm![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
voencomuezdС недавних пор особо я полюбил вдруг д.и.н. Владимира Прохоровича Булдакова, автора знаменитой "Красной смуты". Человека, который благодаря горам ссылок в материалах и тупости оригинальности своих исторических взглядов считается по недоразумению выдающимся авторитетом по истории отечественной революции. А ведь начинал Владимир Прохорович в Институте истории СССР Академии наук, что, конечно, не мешает ему нынче активно разоблачать советскую власть, к которой, если подумать, он немножечко, да принадлежал.
Если честно, "Смуту" я так и не осилил, потому что попытавшись прочитать последовательно страниц 20, понял, что ни один абзац в книге никак не связан с предыдущим. Но зато попалась мне неожиданно в руки болеетупая короткая книжка того же автора - Quo vadis? Кризисы в России: пути переосмысления. М., РОССПЭН, 2007. В этой книге Владимир Прохорович со свойственным ему интеллектом, тактом и скромностью высказывает свои невзыскательные мысли о жизни, о мире, о судьбах России, о политической традиции страны в ХХ веке и о своих уважаемых коллегах. И так мне понравилась эта книга, что я выписал из нее ряд самых интересных цитат, которые, думаю, должны заинтересовать каждого, кто хочет больше знать об истории своей страны. И безусловно, пробудят интерес к его работам у читающей публики.
Вот особенно мне понравившееся место, где автор разоблачаетдругого лжеисторика Бориса Миронова.
Вместе с тем обнаружилась готовность переписать русскую историю на чисто эволюционный манер, почитаемый за «нормальный» [1]. При этом было заявлено, что системный кризис самодержавия – чистейшей воды выдумка большевиков. Оказывается, предреволюционная Россия прогрессировала даже «антропологически» – мужики за полстолетия подросли на несколько сантиметров, а бабы успешно нагуливали вес [2]. Казалось бы, нет нужды опровергать подобную «зоотехническую» аргументацию, беда, однако, в том, что она созвучна крепостнически-бюрократическим представлениям о «прогрессе» [3].
1. Миронов Б.Н. Социальная история России периода империи (XVIII - начало XX в.). Генезис личности, демократической семьи, гражданского общества и правового государства. В 2 т. СПб., 1990. Т. 1. С. 17.
2. См.: Б.Н. Миронов. Униженные и оскорбленные: "Кризис самодержавия» - миф. придуманный большевиками // Родина, 2006. № 1.
3. См.: Булдаков В.П, Россия или мифы о ней? По поводу статьи Бориса Миронова «Униженные и оскорбленные. Кризис самодержавия - миф, придуманный большевиками- (Родина. 2006. № 1) // Родина. 2006. № 8. С 7-9. В адрес Б.Н. Миронова были и другие критические замечания. См^ Лхиезер А.С. Специфика исл"Орического опыта России: трудности обобщения. Размышления над книгой Бориса Миронова // Pro et Contra. 2000. Т. 5. № 4; Дьячков ВЛ., Ка-нищев В.Н. Послание Б.Н. Миронову о сущности работы отдельных провинциальных историков, или Ответ >^ено-му соседу // Круг идей: алгоритмы и технологии исторической информатики. М., Барнаул, 2005. (с. 12)
Забавно, когда автор психоментальных оснований в политантропологии начинает разоблачать историческую зоотехнику.
Советскую систему застойного времени связывали не марксизм, не номенклатура, не даже КГБ, а всеобщее вранье. Когда система исчезла, финал публичной хлестаковщины сделался неизбежен.
Советская власть держалась на вранье, сотрудник Института истории СССР знает о чем говорит, поверьте!
Все советское обществоведение с ее диаматовскими нелепостями, вроде перехода количества в качество, было настроено на ожидание «чуда истории". Впору задуматься, насколько глубоко в сознание въелись вузовские дисциплины, позволявшие выводить судьбы России и всего человечества из марксистской доктрины, "подкрепленной» ведомственными показателями. «Демократическую» общественность продолжали обслуживать люди, «поумневшие» в застойное время. Ю.С. Пивоваров метко назвал их людьми, вышедшими не из гоголевской, а из марксистско-ленинской шинели, сшитой на фабрике «Большевичка». После краха одной доктрины они перепорхнули под крыло другой. (с. 19)
Да, и не говорите, никакой принципиальности, никакой идейности...
Для начала стоило бы усвоить, что Советский Союз рухнул по той же причине, в силу которой вырвавшееся наряду внутрисословное и особенно внутриобщинное (внутрисоциумное в целом) напряжение взорвало императорскую Россию – «повзрослевшим» людям стало тесно в тисках обюрокраченной «отеческой» государственности, неспособной к поддержанию внутриимперского равновесия и защите подданных от угрозы извне. (с. 27)
Золотые слова. А вот сейчас страна не рушится потому что государственности наоборот, не хватает. Ну, я так понимаю из этих слов.
Либеральным творцам новейшего прорыва в будущее (образец которого померещился им за закрытыми границами коммунистической России) уместно напомнить, что они действовали по ленинской схеме: tertium non datur (неслучайно одна из культовых книг эпохи перестройки называлась «Иного не дано»). А потому 1917 г. следует оценивать по параметрам средневековой Смуты, а современных реформаторов признать за психоисторических наследников большевиков. Стоило бы преодолеть и представление об «исторической новизне» происшедшего, ибо значение и суть современного кризиса можно наиболее отчетливо высветить через кризис начала XVII в. (с. 28)
Верно! Общеизвестно, что либерасты, нацисты и ваххабиты - суть психологическое продолжение большевизма! Бьют, жгут, ломают, убивают! Бей их, Владим Прохорыч!
В целом власть преуспела исключительно в силу податливости осваиваемых территории и населяющих их племен. Парадокс в том, что большевики стали «освобождать» мнимые нации (таковые просто не могли сформироваться) ради своего собственного политического спасения, что, однако, находилось в полном соответствии с тогдашними либертарианскими представлениями. (с. 37)
Правильно, правильно! Помните этих податливых нацменов в Туркестане, Прибалтике, на Кавказе? Не то что какие-то индийцы, с которыми пришлось воевать или там когнолезцы. То ли дело мы, гуманные колонизаторы. А гнусное большевичье посмело освобождать несуществующие нации типа всяких украинцев и таджиков.
Избыточный государственный патернализм всегда чреват инфантилизацией социальной среды, если угодно, ее креативной дисфункциональностью. Отсюда, с одной стороны, преобладание воображаемого над реальностью при выборе идейно-политических ориентиров, с другой - пресловута "бессмысленность" русского бунта (или погрома). В обществе происходит накопление садомазохистских начал при внешне лояльном верноподданническом поведении, что создает еще одну невидимую угрозу для сложноорганизованной системы.
Что из этого вытекает в практически-познавательном отношении? Прежде всего, не стоит бояться упреков в преувеличении традиционалистских начал российской государственности (включая нынешнюю) – подобные возражения будут всего лишь отражением комплекса недоразвитости. Напротив, полезно было бы разглядеть призрачные тела стереотипов прошлого во всякой очередной революционно-реформистской инновации. (с. 47)
Еще одна верная глубокая мысль. Эта Страна безнадежна, тут всюду феодализм и имперастия.
Коллективизм, между тем. вовсе не гомогенное в социально-историческом смысле явление. В первобытном обществе человек просто не мог существовать без племени, на войне его насильственно заставляли быть коллективистом». В России община с ее круговой порукой и земельными переделами сделалась производным от имперской фискальной системы, а без посессионных крестьян немыслима была квазифеодальная псевдоиндустриализация. Строго говоря, в таких условиях можно было ожидать появления ярого анти-коллективиста, отождествляющего всякую совместную деятельность либо с принуждением, либо с экстремальными условиями существования.
Итак, по отношению к модернизирующейся имперской системе традиция может играть и спасительную и деструктивную роль – все зависит от «мудрости» власти (которой почему-то всегда недостает). Как бы то ни было, по-настоящему европеизировать хотя бы российские верхи на протяжении XVIII и большей части XIX в. так и не удалось – скорее, шел «карнавал служилых сословий, переросший в трагедию отторжения комедиантов низами. Государство в России вынуждено было постоянно что-то насаждать – от картофеля и штанов со штрипками до хуторского хозяйства и железных дорог. И если Петр I велел холопов именовать рабами, то надо ли удивляться, что Ленин со Сталиным с легкостью помечали образованных людей и деятельных крестьян клеймом буржуазности. (с. 48)
Безусловно. Во всех остальных странах все само из земли росло и только у нас насаждалось. Проклятый Ленин, который честных работящих крестьян кулаками обзывал!
Некогда один доктринально ограниченный разрушитель написал книгу «Государство и революция. Восемь десятилетий спустя сыгравший также выдающуюся революционную роль другой доктринер (на сей раз реформатор») одарил мир опусом «Государство и эволюция. Историку не пристало уподобляться ни тому ни другому – доктринерство не только познавательно бесплодно, но и социально опасно. (с. 51-52)
Правильно, дурак этот Ленин и сволочь. Бить его надо.
Единственно принципиальным отличием человека от прочих живых существ является отсутствие инстинктивной программы поведения. Обычно «упрощает» проблему выбора традиция или вера. То и другое легче вырабатывается в локализованных сообществах. На гигантских просторах России возникала особая потребность в «окончательной вере. Все новое, особенно пришедшее из чужой среды, казалось чужебесием. И, тем не менее, в экстремальных условиях – когда в человеке просыпался жаждущий чуда ребенок – нечаянно подхваченные доктрины вызывали наплывы смуты, которые ныне шаблонно именуют кризисами идентичности. В известные времена чужебесие почему-то многим кажется пением сирен. (с. 53)
Вот именно, вот именно. Особенно про единственное принципиальное отличие от животного верно.
Идея «неправедного» богатства могла зародиться только в ту эпоху, когда «трудящееся большинство» еще не сравнялось с «эксплуататорским меньшинством в готовности потреблять. Совершенно не случайно поветрие мирового социализма пришлось на время агрессии неупорядоченного индустриализма (империализма), демографического взрыва, то есть резкого уплотнения этнокультурного пространства (что-то вроде глобализации). (с. 59)
Правильно, всякая шваль решила вякать, что чужое добро неправедно нажито. Да как он смеет, скотина? Марш под шконку! Это вы еще не зажрались-то благодаря дармовым супермаркетам!
Всякая инновационная программа социального поведения может быть адекватно усвоена только соответственно подготовленной людской средой. В европейской (и не только) истории главным социально-дисциплинирующим фактором являлось планомерное и целенаправленное насилие. Громадная роль в этом принадлежала Инквизиции, безжалостно отсекавшей все, выходящее за пределы «нормы». В России церковь самоустранилась от этих цивилизационно неизбежных функций, предоставив их государству. Но светская власть, прибегая, скорее, к «параноидальному», чем планомерному насилию, сумела воспитать, скорее, боязливых холопов, чем законопослушных и знающих свои права граждан. (с. 64)
ВАТА!!!
В свое время интеллигенция создала в России совершенно абсурдную (по понятиям рациональности) партийно-политическую систему, которой суждено было погубить империю. Она имела два истока – бюрократическую ведомственность, когда одно учреждение враждовало с другим, дабы получить побольше прав от короны, и интеллигентскую кружковщину, представлявшую ничего, кроме не к месту заимствованных «светлых» идей. На этом фоне большевистская (тоже интеллигентская) монопартийность победила потому, что разрушительная марксистская доктрина сомкнулась с деструктивными людскими эмоциями. Происходящее было, скорее, напоминанием о Смутном времени, чем о демократии и социализме. Интеллигенция уже тогда обнаружила то поразительное непонимание истории собственной страны, оправданием которому может быть только искренность убеждений и готовность во имя их пожертвовать собой. (с. 68)
Согласен, давно пора выкинуть абсурдные партийно-политические системы на свалку истории. Равно как и интеллигенцию-разрушительницу, которая была безрукой и бездарной. Не то что некоторые...
Разумеется, не следует воспринимать эту картину буквально. Другой опрос, призванный продемонстрировать, что же вызывает у россиян наибольшее чувство стыда и огорчения, не содержит даже намеков на готовность совместными усилиями преодолеть наследие прошлого. Оказывается, «великий народ, богатая страна» почему-то пребывает в «вечной бедности и неустроенности» (78 %) – такие представления можно отнести либо к незнанию и непониманию своей истории и истории вообще, либо к патерналистским дефектам социального сознания. Оказывается при этом, что «великий народ» (он же уникальный коллективист) отмечен «грубостью нравов, хамством и неуважением друг к другу», причем такое представление растет (с 45 % в 1999 г. до 52 % в 2003 г.). Точно так же вызывают у россиян растущее чувство стыда такие качества, как косность, инертность, лень (с 24 до 34 %). (с. 71)
Эта Страна не желает признавать свои преступления... Это ее погубит, страну рабов!
Россия, как и сто и двести лет назад, живет не разумом, а чувством, не расчетом, а упованием. Заморское «чужебесие особенно легко сливается с народным «чудоверием» тогда, когда появляется шанс отхватить кусок от «безразмерного» пирога, которым в прошлом безраздельно распоряжалось государство. (с. 74)
Глупое наивное холопье, неспособное к рациональному анализу, безусловно. Им бы лишь воровать да грабить, скотам гнусным.
В 1917 г. совокупность мелких конфликтов породила общеполитическое противостояние сторонников войны и мира. События 1993 г. описывают сходным образом: закрепление в социальном пространстве спектра бинарных оппозиций вылилось в раскол общества - возникла ситуация "нового Октября". Но в любом случае конечную судьбу системы определила косная, архаичная людская масса - с се помощью система сохранила себя, позволив традиции поглотить "несвоевременную" инновацию. В том и другом случае это произошло на психосоциальном «микроуровне» системы. (с. 76)
Блестящий анализ двух поворотных моментов в истории.
В данном случае и постараюсь показать, что в динамике кризиса всякий раз прослеживаются закономерности, имеющие архаичную психооснову, что кризисная кривая прочерчивается простейшими импульсами стадно-человеческого существования. Системные кризисы в России – это не политическое, а антропологическое deja vu. (с. 77)
Вообще в любом конфликте в основе лежит архаика. Тупые людишки не поумнели за столько веков.
Разумеется, после десятилетий изучения «красной смуты» я склонен разглядывать современность через экстремальные ситуации прошлого. Но даже психопатологическое видение истории [1] давно стало методологически обязательным инструментом проникновения в прошлое. Такой подход противоположен этатистскому – в основе своей «тюремному»– воззрению на мир. Наряду с этим он позволяет просчитывать «чего не делать».
1. Надо признаться, что подобные заявления не нравятся даже ближайшим коллегам, обвиняющим меня в «антипозитивистском запале и излишнем увлечении источниками психопатологического содержания (см.: Источниковедение новейшей истории России: теория, методология и практика. Под общ. ред. А.К Соколова. М., 2004. С. 717-718). Согласиться с ними мешает также сознание того, что позитивизм всегда толкает историческую науку к самодостаточному существованию, которому сложности реальной жизни лишь мешают. (с. 79)
Тупые холопы.
Известный исследователь Ю.С. Пивоваров считает, что «антикоммунистическая революция в России существенно отличалась от коммунистической», ссылаясь на то, что «38 % нынешней элиты – выходцы из советской номенклатуры, а в регионах – вообще 61 %». На деле разница не столь велика: в свое время большевистские канцелярии заполнили представители «бывших» (других чиновников просто не было): не случайно в 1930-е гг. власть с таким рвением избавлялась от них. В том и другом случае уместнее говорить о феномене циркуляции элит, нежели о реальном классовом наполнении политического переворота – такова визитная карточка всех русских смут. (с. 92)
Безусловно, нет никакой разницы между старыми чиновниками в советском аппарате и старыми чиновниками в современной полит- и бизнес-элите
Важнейшую роль в падении самодержавия сыграл «межрегиональный конфликт», вызванный его неспособностью вовлечь земские и городские учреждения в сотрудничество в условиях тотальной войны». Он был подготовлен разделением сферы управления на военную и гражданскую. В него втянулись частные предприниматели, использовавшие аргументы либералов для нейтрализации обвинений в провале снабжения армии. Скоро получили развитие «губернаторские войны» из-за снабжения. Развал власти частично провоцировался изнутри ее самой – отражением этого процесса стала пресловутая «министерская чехарда».
Современный организационный коллапс связан с крахом «распределительной экономики», чудовищно деформированной и отягощенной военно-промышленным комплексом. Распад СССР был подготовлен не действиями всевозможных сепаратистов, а неспособностью центра накормить регионы – там стало складываться представление, что если бы не они – «жили бы при коммунизме». Именно это обусловило развитие центробежных тенденций, которые на деле имели мало общего с феноменом так называемой колониальной неблагодарности. (с. 94-95)
Вот именно, всевозможные народные фронты и гражданские войны - это всего лишь следствие голода.
Конечно, люди, воспитанные в категориях марксистской политэкономии, будут искать «принципиальные» различия между кризисами в отношениях собственности. Но не стоит обманываться; в 1917 г. в условиях нехватки жизненно необходимого люди решили, что справедливость достигается путем ликвидации богатых, в обстановке тотального дефицита они «дозрели» до идеи избавления от бедных методом шокотерапии. (с. 99)
Еще одна верная мысль - ведь всем известно, что это общество додумалось до шокотерапии, а не кто-то другой! Поэтому на нем лежит за все ответственность!
Революционеры XX в. пребывали в уверенности, что создают не просто справедливое, но и качественно новое общество. Массы, потеряв идентификационную (сословную, конфессиональную и т.п. защитную оболочку, начинают им верить. При этом активизировались психологический механизм «бегства от свободы» и традиция смирения перед властью. Итогом стало утверждение «деспотической демократии»; государственность возродилась с помощью «перебесившейся» традиции. По-своему символично это воплотилось в феномене НЭПа, само название которого – нелепость (большевики просто перестали мешать «старой» экономике). Аналогичным образом ельцинская власть укрепилась, даровав людям «право на анархию» в обмен на лояльность режиму. (с. 103)
Да, господа, вы помните гражданскую войну и многотысячное повстанчество начала 1920-х? Видите, сколько пришлось людей угробить, чтобы возобладала традиция смирения перед властью?
Одна из вопиющих нелепостью победившей революции связана с отменой смертной казни. Сложилось представление, что с исчезновением главного и единственного «преступника» – самодержавия – все его несчастные подданные превратятся в беспорочно-законопослушных граждан, Государство лишило себя важнейшего инструмента властеутверждения, что в условиях войны было особенно опасно. Ответом стать только самосуд.
Между тем о мирном воцарении «царства справедливости» мечтать не приходилось: улицы городов заполняли толпы расхристанных солдат, непременно лузгающих семечки – шелуха от них стала одной из повсеместных примет «свободы». Дворники бастовали, требуя более высоких окладов, мусор не вывозился. Забастовали столичные прачки, требующие за обслуживание «буржуев» непомерно высокую плату. Пока политики произносили с трибун высокие слова, социальное пространство засорялось в самом буквальном смысле слова.(с. 112)
Гнусные холопы, денег требовали. Да как они посмели, быдло! Эх, жаль, что смертную казнь тогда отменили, без нее никак нельзя было завоевать доверие...
Ситуацию подтолкнуло спровоцированное Керенским выступление генерала Корнилова. Хотя тот 6ыл скорее, «розовым», чем белым генералом, массы сочли его оголтелым контрреволюционером. Поражение Корнилова не случайно обернулось ростом популярности большевиков, призывавших ответить на угрозу «справедливым" насилием.
В свое время большевиков упрекали в том. что они осуществили переворот «по телеграфу». В известном смысле это действительно так: опиравшиеся на вооруженный охлос экстремисты в некоторых центрах страны чувствовали себя настолько уверенно, что им достаточно было сигнала для захвата власти. (с. 114)
Общеизвестно, что Корнилов был розовым демократом, республиканцем и без пяти минут социалистом, чему подтверждение матрос Баткин в обозе Добровольческой армии. А про этот гнусный охлос все и так знают.
Помимо всего, 1990-е гг. показали нелепость деления российских политиков на правых и левых. К 1993 г. среди тех и других выделились сторонники «сильной руки». Не случайно после захвата Белого дома выяснилось, что противники подозревали друг в друге «жидов» и агентов КГБ; к той и другой стороне примыкали явные подонки. Логика профашистских групп выстраивалась так Россия обладает несметными природными богатствами, а потому подвергается «сильной и эгоистической политической, экономической и миграционной экспансии». Они напоминали «стихийных большевиков» прошлого, уверенных, что Россию грабит «мировой империализм». (с. 129)
Правильно, общеизвестно, что никакого мирового империализма не существует, это выдумка большевиков!
В чуде революционного обновления особенно хочется поучаствовать молодежи. В марте 1917 г. эмоциональные гимназисты записывались и в эсеровскую, и в большевистскую, и в кадетскую партии - обычно все зависело от привлекательности лидера. Выбор объявлялся «классовым», хотя голосовали за тех, кто казался ближе, понятнее, честнее. (с. 135)
Да, именно так и было и даже если в книге "Борьба за массы в трех революциях в России" лохматого 1981 года четко показано, что студенчество предпочитало эсеров и кадетов, что доказано рядом примеров, это ничего не меняет - советская наука стояла на вранье.
Центральная власть существовала словно поверх реальности. Большевики произвели массу переименований улиц и площадей, попытались создать культ «жертв революции, организовать так называемую монументальную пропаганду. Результат оказался удручающим – практически все «временные памятники» развалились, городское пространство производило впечатление топонимического бедлама. Но большевики держались не только репрессиями – сказывалась инерция сделанного массами выбора, который – надо признать – полностью отвечал динамике кризиса империи. (с. 143)
Вот именно! Памятники? Доски? Символы? Пфф! Кому они нужны!
Гражданская война очень скоро показала свою варварскую изнанку, несмотря на «высокие» цели, которые провозглашали враждующие стороны.
В целом создается впечатление, что в губерниях с чисто русским населением удерживать власть было сложнее, чем на нерусских окраинах. На окраинах было проще создать образ внешнего врага, без которого не может существовать империя.
В любом случае очевидно, что страх социального хаоса достиг такой степени, что люди рассчитывать на любой островок твердой земли под ногами. Это был симптом отрицания революции во имя привычной государственности. (с. 145)
Безусловно, на окраинах было легче удержаться, вы же помните, как на окраинах создавали свои империи Грузия, Азербайджан, Прибалтика?
Наиболее органичной фигурой революционного хаоса казался Троцкий. «Чернь слушает Троцкого, неистовствует, горит, – свидетельствовал современник. – Клянется Троцкий, клянется чернь». Троцкий казался бесстрашным и уверенным в самых сложных ситуациях, когда достоинства личности умножаются на потенциал людских ожиданий. Он наиболее активно использовал заряд людской ненависти. «Троцкий не горит, а зажигает, нужно видеть, как он действует на толпу! – отмечали наблюдатели. – Это великий актер, честолюбец и властолюбец, любитель сильных ощущений, широких жестов, больших пожаров, он будет поджигать и любоваться и самолюбоваться».
В 1917 г. Троцкому могли либо нерассуждающе верить, либо ненавидеть. Сам он объяснял механизм революционного внушения просто: с трибуны он выбирал самую тупую физиономию и говорил до тех пор, пока не замечал в ней искру осмысленности. Если справедливо, что индивида убеждают, а массе внушают, то Троцкий избрал оптимальный путь. Революционная масса, особенно те, кому действительно предстоит идти на смерть, немыслима без подобных, кажущихся безоглядными, пассионариев. (с. 166)
Да, вонючий демагог, а еще еврей.
Поразительно не то, что население в очередной раз приносится в жертву власти, а то, что оно по-прежнему принимает это как данность своего существования. Пора признать, что эксперименты над народом на протяжении XX в. осуществлялись если не при участии, то с непонятливого согласия его самого. И сколь бы не преследовала нас мысль о феномене социального мазохизма, вопрос о том, почему в России (и не только) «восстание масс» непременно оборачивается «бегством от свободы», остается открытым. (с. 196)
Блестящее резюме к этой великой книге.
Что ж, надеюсь, вы все оценили глубину аргументации и величие мыслей автора. Уверен, после этого вы побежите искать эту книгу в библиотеках, чтобы прикоснуться к сокровищнице мировой мысли. Удачи!
Если честно, "Смуту" я так и не осилил, потому что попытавшись прочитать последовательно страниц 20, понял, что ни один абзац в книге никак не связан с предыдущим. Но зато попалась мне неожиданно в руки более
Вот особенно мне понравившееся место, где автор разоблачает
Вместе с тем обнаружилась готовность переписать русскую историю на чисто эволюционный манер, почитаемый за «нормальный» [1]. При этом было заявлено, что системный кризис самодержавия – чистейшей воды выдумка большевиков. Оказывается, предреволюционная Россия прогрессировала даже «антропологически» – мужики за полстолетия подросли на несколько сантиметров, а бабы успешно нагуливали вес [2]. Казалось бы, нет нужды опровергать подобную «зоотехническую» аргументацию, беда, однако, в том, что она созвучна крепостнически-бюрократическим представлениям о «прогрессе» [3].
1. Миронов Б.Н. Социальная история России периода империи (XVIII - начало XX в.). Генезис личности, демократической семьи, гражданского общества и правового государства. В 2 т. СПб., 1990. Т. 1. С. 17.
2. См.: Б.Н. Миронов. Униженные и оскорбленные: "Кризис самодержавия» - миф. придуманный большевиками // Родина, 2006. № 1.
3. См.: Булдаков В.П, Россия или мифы о ней? По поводу статьи Бориса Миронова «Униженные и оскорбленные. Кризис самодержавия - миф, придуманный большевиками- (Родина. 2006. № 1) // Родина. 2006. № 8. С 7-9. В адрес Б.Н. Миронова были и другие критические замечания. См^ Лхиезер А.С. Специфика исл"Орического опыта России: трудности обобщения. Размышления над книгой Бориса Миронова // Pro et Contra. 2000. Т. 5. № 4; Дьячков ВЛ., Ка-нищев В.Н. Послание Б.Н. Миронову о сущности работы отдельных провинциальных историков, или Ответ >^ено-му соседу // Круг идей: алгоритмы и технологии исторической информатики. М., Барнаул, 2005. (с. 12)
Забавно, когда автор психоментальных оснований в политантропологии начинает разоблачать историческую зоотехнику.
Советскую систему застойного времени связывали не марксизм, не номенклатура, не даже КГБ, а всеобщее вранье. Когда система исчезла, финал публичной хлестаковщины сделался неизбежен.
Советская власть держалась на вранье, сотрудник Института истории СССР знает о чем говорит, поверьте!
Все советское обществоведение с ее диаматовскими нелепостями, вроде перехода количества в качество, было настроено на ожидание «чуда истории". Впору задуматься, насколько глубоко в сознание въелись вузовские дисциплины, позволявшие выводить судьбы России и всего человечества из марксистской доктрины, "подкрепленной» ведомственными показателями. «Демократическую» общественность продолжали обслуживать люди, «поумневшие» в застойное время. Ю.С. Пивоваров метко назвал их людьми, вышедшими не из гоголевской, а из марксистско-ленинской шинели, сшитой на фабрике «Большевичка». После краха одной доктрины они перепорхнули под крыло другой. (с. 19)
Да, и не говорите, никакой принципиальности, никакой идейности...
Для начала стоило бы усвоить, что Советский Союз рухнул по той же причине, в силу которой вырвавшееся наряду внутрисословное и особенно внутриобщинное (внутрисоциумное в целом) напряжение взорвало императорскую Россию – «повзрослевшим» людям стало тесно в тисках обюрокраченной «отеческой» государственности, неспособной к поддержанию внутриимперского равновесия и защите подданных от угрозы извне. (с. 27)
Золотые слова. А вот сейчас страна не рушится потому что государственности наоборот, не хватает. Ну, я так понимаю из этих слов.
Либеральным творцам новейшего прорыва в будущее (образец которого померещился им за закрытыми границами коммунистической России) уместно напомнить, что они действовали по ленинской схеме: tertium non datur (неслучайно одна из культовых книг эпохи перестройки называлась «Иного не дано»). А потому 1917 г. следует оценивать по параметрам средневековой Смуты, а современных реформаторов признать за психоисторических наследников большевиков. Стоило бы преодолеть и представление об «исторической новизне» происшедшего, ибо значение и суть современного кризиса можно наиболее отчетливо высветить через кризис начала XVII в. (с. 28)
Верно! Общеизвестно, что либерасты, нацисты и ваххабиты - суть психологическое продолжение большевизма! Бьют, жгут, ломают, убивают! Бей их, Владим Прохорыч!
В целом власть преуспела исключительно в силу податливости осваиваемых территории и населяющих их племен. Парадокс в том, что большевики стали «освобождать» мнимые нации (таковые просто не могли сформироваться) ради своего собственного политического спасения, что, однако, находилось в полном соответствии с тогдашними либертарианскими представлениями. (с. 37)
Правильно, правильно! Помните этих податливых нацменов в Туркестане, Прибалтике, на Кавказе? Не то что какие-то индийцы, с которыми пришлось воевать или там когнолезцы. То ли дело мы, гуманные колонизаторы. А гнусное большевичье посмело освобождать несуществующие нации типа всяких украинцев и таджиков.
Избыточный государственный патернализм всегда чреват инфантилизацией социальной среды, если угодно, ее креативной дисфункциональностью. Отсюда, с одной стороны, преобладание воображаемого над реальностью при выборе идейно-политических ориентиров, с другой - пресловута "бессмысленность" русского бунта (или погрома). В обществе происходит накопление садомазохистских начал при внешне лояльном верноподданническом поведении, что создает еще одну невидимую угрозу для сложноорганизованной системы.
Что из этого вытекает в практически-познавательном отношении? Прежде всего, не стоит бояться упреков в преувеличении традиционалистских начал российской государственности (включая нынешнюю) – подобные возражения будут всего лишь отражением комплекса недоразвитости. Напротив, полезно было бы разглядеть призрачные тела стереотипов прошлого во всякой очередной революционно-реформистской инновации. (с. 47)
Еще одна верная глубокая мысль. Эта Страна безнадежна, тут всюду феодализм и имперастия.
Коллективизм, между тем. вовсе не гомогенное в социально-историческом смысле явление. В первобытном обществе человек просто не мог существовать без племени, на войне его насильственно заставляли быть коллективистом». В России община с ее круговой порукой и земельными переделами сделалась производным от имперской фискальной системы, а без посессионных крестьян немыслима была квазифеодальная псевдоиндустриализация. Строго говоря, в таких условиях можно было ожидать появления ярого анти-коллективиста, отождествляющего всякую совместную деятельность либо с принуждением, либо с экстремальными условиями существования.
Итак, по отношению к модернизирующейся имперской системе традиция может играть и спасительную и деструктивную роль – все зависит от «мудрости» власти (которой почему-то всегда недостает). Как бы то ни было, по-настоящему европеизировать хотя бы российские верхи на протяжении XVIII и большей части XIX в. так и не удалось – скорее, шел «карнавал служилых сословий, переросший в трагедию отторжения комедиантов низами. Государство в России вынуждено было постоянно что-то насаждать – от картофеля и штанов со штрипками до хуторского хозяйства и железных дорог. И если Петр I велел холопов именовать рабами, то надо ли удивляться, что Ленин со Сталиным с легкостью помечали образованных людей и деятельных крестьян клеймом буржуазности. (с. 48)
Безусловно. Во всех остальных странах все само из земли росло и только у нас насаждалось. Проклятый Ленин, который честных работящих крестьян кулаками обзывал!
Некогда один доктринально ограниченный разрушитель написал книгу «Государство и революция. Восемь десятилетий спустя сыгравший также выдающуюся революционную роль другой доктринер (на сей раз реформатор») одарил мир опусом «Государство и эволюция. Историку не пристало уподобляться ни тому ни другому – доктринерство не только познавательно бесплодно, но и социально опасно. (с. 51-52)
Правильно, дурак этот Ленин и сволочь. Бить его надо.
Единственно принципиальным отличием человека от прочих живых существ является отсутствие инстинктивной программы поведения. Обычно «упрощает» проблему выбора традиция или вера. То и другое легче вырабатывается в локализованных сообществах. На гигантских просторах России возникала особая потребность в «окончательной вере. Все новое, особенно пришедшее из чужой среды, казалось чужебесием. И, тем не менее, в экстремальных условиях – когда в человеке просыпался жаждущий чуда ребенок – нечаянно подхваченные доктрины вызывали наплывы смуты, которые ныне шаблонно именуют кризисами идентичности. В известные времена чужебесие почему-то многим кажется пением сирен. (с. 53)
Вот именно, вот именно. Особенно про единственное принципиальное отличие от животного верно.
Идея «неправедного» богатства могла зародиться только в ту эпоху, когда «трудящееся большинство» еще не сравнялось с «эксплуататорским меньшинством в готовности потреблять. Совершенно не случайно поветрие мирового социализма пришлось на время агрессии неупорядоченного индустриализма (империализма), демографического взрыва, то есть резкого уплотнения этнокультурного пространства (что-то вроде глобализации). (с. 59)
Правильно, всякая шваль решила вякать, что чужое добро неправедно нажито. Да как он смеет, скотина? Марш под шконку! Это вы еще не зажрались-то благодаря дармовым супермаркетам!
Всякая инновационная программа социального поведения может быть адекватно усвоена только соответственно подготовленной людской средой. В европейской (и не только) истории главным социально-дисциплинирующим фактором являлось планомерное и целенаправленное насилие. Громадная роль в этом принадлежала Инквизиции, безжалостно отсекавшей все, выходящее за пределы «нормы». В России церковь самоустранилась от этих цивилизационно неизбежных функций, предоставив их государству. Но светская власть, прибегая, скорее, к «параноидальному», чем планомерному насилию, сумела воспитать, скорее, боязливых холопов, чем законопослушных и знающих свои права граждан. (с. 64)
ВАТА!!!
В свое время интеллигенция создала в России совершенно абсурдную (по понятиям рациональности) партийно-политическую систему, которой суждено было погубить империю. Она имела два истока – бюрократическую ведомственность, когда одно учреждение враждовало с другим, дабы получить побольше прав от короны, и интеллигентскую кружковщину, представлявшую ничего, кроме не к месту заимствованных «светлых» идей. На этом фоне большевистская (тоже интеллигентская) монопартийность победила потому, что разрушительная марксистская доктрина сомкнулась с деструктивными людскими эмоциями. Происходящее было, скорее, напоминанием о Смутном времени, чем о демократии и социализме. Интеллигенция уже тогда обнаружила то поразительное непонимание истории собственной страны, оправданием которому может быть только искренность убеждений и готовность во имя их пожертвовать собой. (с. 68)
Согласен, давно пора выкинуть абсурдные партийно-политические системы на свалку истории. Равно как и интеллигенцию-разрушительницу, которая была безрукой и бездарной. Не то что некоторые...
Разумеется, не следует воспринимать эту картину буквально. Другой опрос, призванный продемонстрировать, что же вызывает у россиян наибольшее чувство стыда и огорчения, не содержит даже намеков на готовность совместными усилиями преодолеть наследие прошлого. Оказывается, «великий народ, богатая страна» почему-то пребывает в «вечной бедности и неустроенности» (78 %) – такие представления можно отнести либо к незнанию и непониманию своей истории и истории вообще, либо к патерналистским дефектам социального сознания. Оказывается при этом, что «великий народ» (он же уникальный коллективист) отмечен «грубостью нравов, хамством и неуважением друг к другу», причем такое представление растет (с 45 % в 1999 г. до 52 % в 2003 г.). Точно так же вызывают у россиян растущее чувство стыда такие качества, как косность, инертность, лень (с 24 до 34 %). (с. 71)
Эта Страна не желает признавать свои преступления... Это ее погубит, страну рабов!
Россия, как и сто и двести лет назад, живет не разумом, а чувством, не расчетом, а упованием. Заморское «чужебесие особенно легко сливается с народным «чудоверием» тогда, когда появляется шанс отхватить кусок от «безразмерного» пирога, которым в прошлом безраздельно распоряжалось государство. (с. 74)
Глупое наивное холопье, неспособное к рациональному анализу, безусловно. Им бы лишь воровать да грабить, скотам гнусным.
В 1917 г. совокупность мелких конфликтов породила общеполитическое противостояние сторонников войны и мира. События 1993 г. описывают сходным образом: закрепление в социальном пространстве спектра бинарных оппозиций вылилось в раскол общества - возникла ситуация "нового Октября". Но в любом случае конечную судьбу системы определила косная, архаичная людская масса - с се помощью система сохранила себя, позволив традиции поглотить "несвоевременную" инновацию. В том и другом случае это произошло на психосоциальном «микроуровне» системы. (с. 76)
Блестящий анализ двух поворотных моментов в истории.
В данном случае и постараюсь показать, что в динамике кризиса всякий раз прослеживаются закономерности, имеющие архаичную психооснову, что кризисная кривая прочерчивается простейшими импульсами стадно-человеческого существования. Системные кризисы в России – это не политическое, а антропологическое deja vu. (с. 77)
Вообще в любом конфликте в основе лежит архаика. Тупые людишки не поумнели за столько веков.
Разумеется, после десятилетий изучения «красной смуты» я склонен разглядывать современность через экстремальные ситуации прошлого. Но даже психопатологическое видение истории [1] давно стало методологически обязательным инструментом проникновения в прошлое. Такой подход противоположен этатистскому – в основе своей «тюремному»– воззрению на мир. Наряду с этим он позволяет просчитывать «чего не делать».
1. Надо признаться, что подобные заявления не нравятся даже ближайшим коллегам, обвиняющим меня в «антипозитивистском запале и излишнем увлечении источниками психопатологического содержания (см.: Источниковедение новейшей истории России: теория, методология и практика. Под общ. ред. А.К Соколова. М., 2004. С. 717-718). Согласиться с ними мешает также сознание того, что позитивизм всегда толкает историческую науку к самодостаточному существованию, которому сложности реальной жизни лишь мешают. (с. 79)
Тупые холопы.
Известный исследователь Ю.С. Пивоваров считает, что «антикоммунистическая революция в России существенно отличалась от коммунистической», ссылаясь на то, что «38 % нынешней элиты – выходцы из советской номенклатуры, а в регионах – вообще 61 %». На деле разница не столь велика: в свое время большевистские канцелярии заполнили представители «бывших» (других чиновников просто не было): не случайно в 1930-е гг. власть с таким рвением избавлялась от них. В том и другом случае уместнее говорить о феномене циркуляции элит, нежели о реальном классовом наполнении политического переворота – такова визитная карточка всех русских смут. (с. 92)
Безусловно, нет никакой разницы между старыми чиновниками в советском аппарате и старыми чиновниками в современной полит- и бизнес-элите
Важнейшую роль в падении самодержавия сыграл «межрегиональный конфликт», вызванный его неспособностью вовлечь земские и городские учреждения в сотрудничество в условиях тотальной войны». Он был подготовлен разделением сферы управления на военную и гражданскую. В него втянулись частные предприниматели, использовавшие аргументы либералов для нейтрализации обвинений в провале снабжения армии. Скоро получили развитие «губернаторские войны» из-за снабжения. Развал власти частично провоцировался изнутри ее самой – отражением этого процесса стала пресловутая «министерская чехарда».
Современный организационный коллапс связан с крахом «распределительной экономики», чудовищно деформированной и отягощенной военно-промышленным комплексом. Распад СССР был подготовлен не действиями всевозможных сепаратистов, а неспособностью центра накормить регионы – там стало складываться представление, что если бы не они – «жили бы при коммунизме». Именно это обусловило развитие центробежных тенденций, которые на деле имели мало общего с феноменом так называемой колониальной неблагодарности. (с. 94-95)
Вот именно, всевозможные народные фронты и гражданские войны - это всего лишь следствие голода.
Конечно, люди, воспитанные в категориях марксистской политэкономии, будут искать «принципиальные» различия между кризисами в отношениях собственности. Но не стоит обманываться; в 1917 г. в условиях нехватки жизненно необходимого люди решили, что справедливость достигается путем ликвидации богатых, в обстановке тотального дефицита они «дозрели» до идеи избавления от бедных методом шокотерапии. (с. 99)
Еще одна верная мысль - ведь всем известно, что это общество додумалось до шокотерапии, а не кто-то другой! Поэтому на нем лежит за все ответственность!
Революционеры XX в. пребывали в уверенности, что создают не просто справедливое, но и качественно новое общество. Массы, потеряв идентификационную (сословную, конфессиональную и т.п. защитную оболочку, начинают им верить. При этом активизировались психологический механизм «бегства от свободы» и традиция смирения перед властью. Итогом стало утверждение «деспотической демократии»; государственность возродилась с помощью «перебесившейся» традиции. По-своему символично это воплотилось в феномене НЭПа, само название которого – нелепость (большевики просто перестали мешать «старой» экономике). Аналогичным образом ельцинская власть укрепилась, даровав людям «право на анархию» в обмен на лояльность режиму. (с. 103)
Да, господа, вы помните гражданскую войну и многотысячное повстанчество начала 1920-х? Видите, сколько пришлось людей угробить, чтобы возобладала традиция смирения перед властью?
Одна из вопиющих нелепостью победившей революции связана с отменой смертной казни. Сложилось представление, что с исчезновением главного и единственного «преступника» – самодержавия – все его несчастные подданные превратятся в беспорочно-законопослушных граждан, Государство лишило себя важнейшего инструмента властеутверждения, что в условиях войны было особенно опасно. Ответом стать только самосуд.
Между тем о мирном воцарении «царства справедливости» мечтать не приходилось: улицы городов заполняли толпы расхристанных солдат, непременно лузгающих семечки – шелуха от них стала одной из повсеместных примет «свободы». Дворники бастовали, требуя более высоких окладов, мусор не вывозился. Забастовали столичные прачки, требующие за обслуживание «буржуев» непомерно высокую плату. Пока политики произносили с трибун высокие слова, социальное пространство засорялось в самом буквальном смысле слова.(с. 112)
Гнусные холопы, денег требовали. Да как они посмели, быдло! Эх, жаль, что смертную казнь тогда отменили, без нее никак нельзя было завоевать доверие...
Ситуацию подтолкнуло спровоцированное Керенским выступление генерала Корнилова. Хотя тот 6ыл скорее, «розовым», чем белым генералом, массы сочли его оголтелым контрреволюционером. Поражение Корнилова не случайно обернулось ростом популярности большевиков, призывавших ответить на угрозу «справедливым" насилием.
В свое время большевиков упрекали в том. что они осуществили переворот «по телеграфу». В известном смысле это действительно так: опиравшиеся на вооруженный охлос экстремисты в некоторых центрах страны чувствовали себя настолько уверенно, что им достаточно было сигнала для захвата власти. (с. 114)
Общеизвестно, что Корнилов был розовым демократом, республиканцем и без пяти минут социалистом, чему подтверждение матрос Баткин в обозе Добровольческой армии. А про этот гнусный охлос все и так знают.
Помимо всего, 1990-е гг. показали нелепость деления российских политиков на правых и левых. К 1993 г. среди тех и других выделились сторонники «сильной руки». Не случайно после захвата Белого дома выяснилось, что противники подозревали друг в друге «жидов» и агентов КГБ; к той и другой стороне примыкали явные подонки. Логика профашистских групп выстраивалась так Россия обладает несметными природными богатствами, а потому подвергается «сильной и эгоистической политической, экономической и миграционной экспансии». Они напоминали «стихийных большевиков» прошлого, уверенных, что Россию грабит «мировой империализм». (с. 129)
Правильно, общеизвестно, что никакого мирового империализма не существует, это выдумка большевиков!
В чуде революционного обновления особенно хочется поучаствовать молодежи. В марте 1917 г. эмоциональные гимназисты записывались и в эсеровскую, и в большевистскую, и в кадетскую партии - обычно все зависело от привлекательности лидера. Выбор объявлялся «классовым», хотя голосовали за тех, кто казался ближе, понятнее, честнее. (с. 135)
Да, именно так и было и даже если в книге "Борьба за массы в трех революциях в России" лохматого 1981 года четко показано, что студенчество предпочитало эсеров и кадетов, что доказано рядом примеров, это ничего не меняет - советская наука стояла на вранье.
Центральная власть существовала словно поверх реальности. Большевики произвели массу переименований улиц и площадей, попытались создать культ «жертв революции, организовать так называемую монументальную пропаганду. Результат оказался удручающим – практически все «временные памятники» развалились, городское пространство производило впечатление топонимического бедлама. Но большевики держались не только репрессиями – сказывалась инерция сделанного массами выбора, который – надо признать – полностью отвечал динамике кризиса империи. (с. 143)
Вот именно! Памятники? Доски? Символы? Пфф! Кому они нужны!
Гражданская война очень скоро показала свою варварскую изнанку, несмотря на «высокие» цели, которые провозглашали враждующие стороны.
В целом создается впечатление, что в губерниях с чисто русским населением удерживать власть было сложнее, чем на нерусских окраинах. На окраинах было проще создать образ внешнего врага, без которого не может существовать империя.
В любом случае очевидно, что страх социального хаоса достиг такой степени, что люди рассчитывать на любой островок твердой земли под ногами. Это был симптом отрицания революции во имя привычной государственности. (с. 145)
Безусловно, на окраинах было легче удержаться, вы же помните, как на окраинах создавали свои империи Грузия, Азербайджан, Прибалтика?
Наиболее органичной фигурой революционного хаоса казался Троцкий. «Чернь слушает Троцкого, неистовствует, горит, – свидетельствовал современник. – Клянется Троцкий, клянется чернь». Троцкий казался бесстрашным и уверенным в самых сложных ситуациях, когда достоинства личности умножаются на потенциал людских ожиданий. Он наиболее активно использовал заряд людской ненависти. «Троцкий не горит, а зажигает, нужно видеть, как он действует на толпу! – отмечали наблюдатели. – Это великий актер, честолюбец и властолюбец, любитель сильных ощущений, широких жестов, больших пожаров, он будет поджигать и любоваться и самолюбоваться».
В 1917 г. Троцкому могли либо нерассуждающе верить, либо ненавидеть. Сам он объяснял механизм революционного внушения просто: с трибуны он выбирал самую тупую физиономию и говорил до тех пор, пока не замечал в ней искру осмысленности. Если справедливо, что индивида убеждают, а массе внушают, то Троцкий избрал оптимальный путь. Революционная масса, особенно те, кому действительно предстоит идти на смерть, немыслима без подобных, кажущихся безоглядными, пассионариев. (с. 166)
Да, вонючий демагог, а еще еврей.
Поразительно не то, что население в очередной раз приносится в жертву власти, а то, что оно по-прежнему принимает это как данность своего существования. Пора признать, что эксперименты над народом на протяжении XX в. осуществлялись если не при участии, то с непонятливого согласия его самого. И сколь бы не преследовала нас мысль о феномене социального мазохизма, вопрос о том, почему в России (и не только) «восстание масс» непременно оборачивается «бегством от свободы», остается открытым. (с. 196)
Блестящее резюме к этой великой книге.
Что ж, надеюсь, вы все оценили глубину аргументации и величие мыслей автора. Уверен, после этого вы побежите искать эту книгу в библиотеках, чтобы прикоснуться к сокровищнице мировой мысли. Удачи!
