Калмыкия в гражданской войне. Часть 1
Feb. 19th, 2014 04:54 pm![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
voencomuezdУТАШ БОРИСОВИЧ ОЧИРОВ
кандидат исторических наук (Элиста),
научный сотрудник отдела истории Калмыцкого института гуманитарных исследований РАН, докторант Института российской истории РАН
НАЦИОНАЛЬНЫЙ ВОПРОС В ПОЛИТИКЕ РАЗЛИЧНЫХ ПРАВИТЕЛЬСТВ РОССИИ В ПЕРИОД РЕВОЛЮЦИИ 1917 г. И ГРАЖДАНСКОЙ ВОЙНЫ
(на примере Калмыкии)
В XX в. в многонациональной России вопросы государственной политики по отношению к национальным меньшинствам всегда являлись одними из наиболее актуальных, как в дореволюционные времена, так и в советский и постсоветский период. Особо важным национальный вопрос был и в эпоху великих перемен - революции и Гражданской войны (1917-1922 гг.). Это неудивительно, ведь в бывшей Российской империи национальные меньшинства составляли большинство населения. Накануне Первой мировой войны в России проживало 165,7 млн человек, из которых этнических русских было 44,6% [1]. Между тем после завершившегося промышленного переворота в России и мировой технологической революции, в результате которых произошли заметные изменения в формационном базисе, большинство национальных меньшинств, как и государство в целом, оказались перед модернизационным вызовом эпохи. И то, насколько адекватно каждый из этих этносов мог ответить на вызов в данный момент, определяло не только степень их экономического развития и благосостояния, но и вопрос дальнейшего существования. Для более ясного представления эффективности национальной политики правительств тех лет (царского, Временного, советского и белогвардейской (деникинской) администрации) мы проиллюстрировали ее реализацию на примере одного из народов России - калмыцкого.
Этот народ не относился к числу крупных или малых, входил в состав России уже несколько веков (в 1909 г. официально праздновалось трехсотлетие вхождения калмыков в состав России) и, расселившись на степных пространствах юга и юго-востока страны, интегрировался в иноэтничное и инокультур-ное окружение. Тем не менее к началу XX в. калмыки по-прежнему вели кочевой образ жизни, исповедали буддизм, их экономика базировалась на моноотраслевом хозяйстве - пастбищном скотоводстве экстенсивного характера. Как и для многих других народов юга, востока и севера России, вопрос отставания от цивилизационного прогресса в условиях модернизационного вызова был не просто важным, он являлся вопросом жизни или смерти этноса. К началу революции калмыцкий народ был разделен на несколько групп, которые находились на территории различных областей. Бульшая часть калмыцкого народа проживала в составе 8 улусов так называемой Калмыцкой степи Астраханской губернии. К началу Первой мировой войны здесь было более 147 тыс. калмыков [2]. Значительные по численности группы калмыков проживали в соседних регионах: Ставропольской губернии (8,5 тыс.) [3], области Войска Донского (31,5 тыс.) [4], Терской области (4 тыс.) [5]. С учетом других небольших групп калмыков в составе различных регионов Юга России общая численность калмыцкого народа достигала 196 тыс. человек. Все эти территориальные группы были слабо связаны друг с другом, в некоторых из них, развивавшихся в иноэтничном окружении, начались ассимиляционные процессы. Например, группа оренбургских калмыков, возникшая на основе слияния двух групп из казачьих войск, поселенных вокруг городов Ставрополя-на-Волге (ныне г. Тольятти) и Оренбурга, в период с 1759 по 1897 г. уменьшилась в 10 раз: с 12,5 тыс. до 1,2 тыс. [6] Вопрос сохранения и дальнейшего существования калмыцкого народа мог быть решен только в условиях свободного развития национально-культурной автономии.
Гражданские права калмыков (как и многих национальных меньшинств) были заметно ограничены. Они не имели своих представителей в высших представительских органах власти (если не считать кратковременного пребывания нойонов Церена (Давида) Тундутова и Сереб-Джаба Тюменя в I и II Госдумах соответственно), не служили в армии и т.д. Система власти, устаревшая и не вписывавшаяся в общеимперские стандарты, оставалась сконцентрированной в руках попечителей и чиновников, чуждых калмыкам-кочевникам и зачастую не понимавших ни их системы ценностей, ни истинных нужд народа. Система самоуправления, которая могла бы решить эту проблему, была, скорее, фикцией. Имущественная и личная безопасность населения Калмыцкой степи была обеспечена слабо. Единственным исключением здесь можно признать донских казаков-калмыков. Они проживали компактной группой (в отличие от калмыков других казачьих войск) и благодаря сословным привилегиям и достаточно эффективной системе казачьего самоуправления имели неплохие возможности для своего развития. Например, начальные школы (приходские) были во всех станицах и крупных хуторах, в некоторых из них даже женские. Одно время в этих школах преподавались калмыцкий язык и «ламайская вера». Из всех локальных групп калмыцкого народа донские калмыки-казаки были больше удовлетворены своим социально-экономическим положением. Не случайно в период Гражданской войны большинство из них выступило на стороне Белого движения. Что касается остальных локальных групп, то следует признать, что правительство и местная администрация осознавали недостатки системы власти, но из-за бюрократии и бумажной волокиты так и не смогли завершить реорганизацию административно-территориального управления. К тому же предлагаемые реформы (введение земства в той или иной форме, переход в казачество) больше отвечали интересам «единой и неделимой» империи, нежели интересам калмыцкого народа.
В Российской империи национальной политики как единого комплекса мероприятий, тщательного спланированного на годы вперед и широко продекларированного в каких-то распорядительных и делопроизводственных документах или в средствах массовой информации, не существовало. Однако ее основные контуры можно увидеть еще в знаменитых /149/ трех принципах графа С.С. Уварова - «православие, самодержавие и народность». Сама социально-политическая система страны (жесткая вертикаль власти во главе с самодержцем, неизбираемым и практически никем не контролируемым) не предусматривала наличия в структуре империи каких-либо автономных образований. Правда, такие образования в составе России существовали. В начале XX в. их сохранилось всего три: Великое княжество Финляндское, Хивинское ханство и Бухарский эмират, созданные в результате завоеваний России в XIX в. как уступки местным народам, вернее, их элитам. Кроме того, накануне Первой мировой войны империя установила протекторат над Урянхайским краем (ныне Республика Тыва), освободившимся из-под власти Ци-нов после Синьхайской революции. Степень автономии у этих образований была различной, и каждая основывалась на особом акте, какой-то определенной системы здесь не наблюдалось. Границы автономий не всегда совпадали с границей расселения национальных меньшинств.
Те автономные образования, которые вошли или возникли в составе империи раньше (Царство Польское, Запорожская Сечь, Калмыцкое ханство и др.), были ликвидированы в результате административных реформ. Скорее всего, такая судьба ждала и существовавшие автономии. Например, Великое княжество Финляндское в результате реформ 1910-1914 гг. фактически уже находилось под угрозой ликвидации и преобразования в генерал-губернаторство. Правда, там еще функционировал парламент, время от времени распускаемый царскими министрами, и продолжала хождение финская марка, но будущее автономии не вызывало никаких иллюзий. Не случайно именно после 1914 г. в Финляндии начался рост прогерманских настроений. Другие автономные образования не играли никакой роли ни в экономической системе страны, ни в социально-политической.
В Российской империи у национальных меньшинств возможности для свободного национального развития, особенно культурного, были весьма ограниченными. Большинство народов России встречало серьезные препятствия в вопросах развития своего языка или сохранения традиционной культуры, которые, как правило, являются ключевыми признаками для идентификации этноса. Например, о создании и распространении национальной письменности или развитии литературного языка у тех народов, которые до этого их не имели, не могло быть и речи. Существование некоторых этносов, например, шестимиллионного белорусского народа, вообще отрицалось. Серьезные препятствия в своей религиозной деятельности встречали конфессии, не относившиеся к числу «православных и единоверцев». В общем, можно констатировать, что жесткий имперский централизм и унитаризм явно ограничивали культурное развитие национальных окраин.
Унитарность «единой и неделимой» империи поневоле подталкивала царскую администрацию к политике русификации. Этот процесс не носил целенаправленного и комплексного характера, шел достаточно медленно и крайне редко осуществлялся насильственным путем. Поэтому большинству народов Российской империи удавалось в течение долгого времени сопротивляться этому давлению. Сама русификация носила характер больше культурной интервенции, нежели языковой, хотя нежелание царских чиновников открывать школы с обучением на нерусских языках общеизвестно. В Калмыкии, например, практически все аймачные общества настаивали на создании своих школ грамоты, где обучение шло бы на родном калмыцком языке, были готовы содержать их на общественные капиталы и строить на благотворительные взносы местных богачей. Однако царские чиновники затягивали и волокитили эти вопросы по 20 с лишним лет, и к 1917 г. такие школы были созданы не во всех аймаках, не говоря уже о родах [7].
Основные цели русификаторской политики царской администрации в Калмыкии были достаточно четко обозначены при реформах 1834 и 1847 гг. (последних в структуре управления Калмыкии). По замыслу министра госимуществ графа П.Д. Киселева, конечной целью Положения 1847 г. было: «...водворяя между калмыками постепенно русские начала, приуготовить их к слиянию с коренными жителями (т.е. с оседлым населением. - У.О.)» [8]. Другим направлением политики русификации являлась христианизация калмыцкого народа. Национально-политическое значение этого процесса подчеркивали и сами миссионеры. Один из них (А. Воронцов) писал, что собирался «из этих добрых, хороших и способных детей природы сделать истинно русских подданных». В этом его поддерживали и другие известные миссионеры (П. Смирнов, Н. Снесарев, А. Крылов и т.д.). А. Крылов, оставивший прекрасную (в чем-то даже уникальную) коллекцию этнографических и фольклорных материалов, собранных среди донских калмыков, прямо говорил, что «религия христианская сделает из калмыков - русских». Миссионеры, не скрывая, указывали на связь между религией и политикой, когда обещали, что калмыки будут «царелюбивы, россиелюбивы и христолюбивы» [9]. Чем-то напоминает уваровские принципы «православие, самодержавие и народность», не правда ли? Однако эта политика, основанная на принципах добровольности, проводилась достаточно формально и без особого усердия, без опоры на местное население. Например, большинство миссионеров не знали даже калмыцкого языка и, естественно, не могли наладить простейших контактов с кочевниками.
Поскольку резистентность этноса, имевшего собственную достаточно развитую культуру со своей устойчивой религией (буддизмом) и письменностью, оказалась достаточно высокой, то неудивительно, что политика русификации не имела большого успеха. Как писал один из миссионеров: «Мне кажется даже, что у калмыков и зависти нет к жизни русских, что они очень довольны тем, что дает им кибитка и их непривлекательная жизнь» [10]. С другой стороны, в некоторых сферах жизни, в которых преимущества западной цивилизации наиболее очевидны, определенные подвижки имели место, особенно после реформы 1892 г. - ликвидации обязательных отношений между владельцами и податным сословием (в просвещении, медицине, в интенсификации экономики). Мало того, почти все локальные группы (кроме астраханских и кумских кочевников) перешли или стали переходить на оседлый образ жизни, что, разумеется, повлекло серьезные изменения в их образе жизни.
Неудивительно, что Февральская революция 1917 г. (как до этого и революция 1905 г.) многими этносами, вернее их элитами, рассматривалась как возможность для реализации идей о развитии нации, как культурном, так и экономическом. Немногочисленные национальные элиты в те годы стали ядром многих национальных движений, организаций и партий, аккумулировавших устремления и интересы масс, особенно на востоке и на юге державы. Под элитой в данном случае подразумевается высший, привилегированный слой (или слои) этноса, осуществляющий функции управления, развития науки и культуры. Элиты состояли в основном из национальной интеллигенции; у малограмотных /150/ народов востока и юга страны зарождающаяся интеллигенция была разбавлена высшим духовенством и бывшими феодалами, имевшими в царской России большие привилегии как в экономическом, так и социальном плане. Впрочем, следует отметить, что национальные движения, несмотря на кажущееся единство целей, не были едины в выборе средств и тактики борьбы, не смогли создать устойчивые партийно-политические структуры.
Программы национальных движений в разных регионах бывшей Российской империи имели определенные общие черты. В их основе лежали в основном социальные и экономические задачи. Как правило, этносы добивались гарантий свободного развития своей культуры, языка, конфессионального равноправия, решения других социально-культурных вопросов, обеспечивающих дальнейшее развитие и существование народа. Почти все национальные движения придавали ключевое значение решению земельного вопроса, поскольку в такой аграрной державе, как Россия, эта отрасль была базовой во многих регионах. Политические программы, как правило, ограничивались требованием культурной или территориальной автономии в рамках единой демократической России. Однако Временное правительство, несмотря на то что состояло в значительной степени из кадетов и социалистов, выступавших за предоставление «культурного самоопределения» или даже автономии для некоторых «наиболее развитых» народов (как правило, имелись в виду поляки и финны), уклонилось от решения этого вопроса, взвалив его (как и другие ключевые вопросы) на будущее Учредительное собрание. В своей политике Временное правительство лишь продекларировало отмену национальных ограничений. В итоге межэтнические противоречия приобрели еще большую напряженность, чем при монархическом правлении.
Ситуацию в Калмыцкой степи в значительной степени осложнили обострившиеся из-за земельного вопроса социально-экономические и межнациональные противоречия. Астраханские калмыки, традиционно занимавшиеся кочевым скотоводством, для обеспечения своей жизнедеятельности нуждались в гораздо больших пространствах земли, чем окружавшие их крестьяне. Местные крестьяне были недовольны тем, что калмыки, которые не несли, на их взгляд, значительных повинностей в пользу государства, освобождались от военной службы, на душу человека имели больше земли. Малограмотные крестьяне полагали, что «земля царская», а не общественная (или не различали эти понятия) и делить ее надо «по справедливости»; надо сказать, что многие местные чиновники в свое время тоже страдали подобными заблуждениями и вольно или невольно поощряли «передельщиков». Здесь не учитывались ни история, ни общественный (общенациональный) характер владения калмыками землей, ни почвенно-природные условия, ни традиционный кочевой образ жизни. После Февральской революции 1917 г., когда толпы вооруженных дезертиров, в головах которых царствовала мешанина эсеровских, коммунистических и анархических идей, начали возвращаться в села, эти идеи всплыли вновь. Поскольку калмыки в армии не служили, оружия дома не держали, то здесь крестьяне-переселенцы получили определенные преимущества, которыми не замедлили воспользоваться. На окраинах Калмыцкой степи начались земельные переделы, захваты наделов, сенокосов, переселенцы стали выгонять скот на выпас на пастбища. Плата за аренду земли и выпас скота на пастбищах, составлявшая значительную часть доходов калмыцкого общественного капитала, прекратилась.
В калмыцком обществе, особенно в среде аристократов, владевших наиболее доходными участками земли, и у зарождающейся национальной интеллигенции, это вызвало вполне понятное беспокойство. На I съезде представителей калмыцкого народа (март 1917 г.) этот вопрос, наряду с вопросом об изменении структуры власти, стал одним из ключевых [11]. Из сложившейся ситуации, по мнению делегатов съезда, было два выхода: либо ввести среди калмыков общегосударственные и земские повинности, окончательно уравняв в правах с сельскими обывателями, либо перевести калмыков в состав казачества, закрепив за общинами земельные наделы, в качестве вознаграждения за военную службу За «земскую» идею выступала группа либеральной интеллигенции во главе с юристом С.Б. Баяновым и врачом Э. Хара-Даваном; за переход в казачество - представители различных социальных групп: нойоны Д.Ц. Тундутов, С.-Д.Б. Тюмень, зайсанг Г.Д. Балзанов, лама Б. Кармыков, юрист И.О. Очиров, писатель Е.Ч. Чонов и др. «Демократическое» крыло, видевшее выход в поддержке социалистической революции и объединении с русско-украинским крестьянством (т.е. соглашавшееся на передел землиц в тот период не пользовалось авторитетом.
Поначалу успех был на стороне «земцев»: социалисты из Временного правительства, с подозрением относившиеся к сословию «нагаечников» и «верных царских слуг», совсем не были заинтересованы в расширении казачьих войск. 1 июля 1917 г. было принято предварительное решение о введении земства у астраханских калмыков (это постановление было утверждено Временным правительством 1 октября 1917 г.). Согласно этому постановлению «Положение о губернских, уездных земских учреждениях» и временное «Положение о волостной земской управе» были введены в Калмыцкой степи Астраханской губернии, к которой присоединялся Кумский аймак Терской области. В отношении земского управления и хозяйства эта территория получила права отдельной губернии. Аналогичное постановление было вынесено в адрес Большедербетовского улуса, но в рамках земства другой губернии - Ставропольской. Вопрос об объединении калмыков в рамках одного региона, не говоря уже об автономии, даже не ставился. На одном из съездов нойон Д.Ц. Тундутов и Н.О. Очиров, вернувшись, из Петрограда, заявили калмыцким делегатам, что «об автономии говорить нельзя» и что премьер-министр Г.Е. Львов не приемлет такие идеи, «видимо, боясь автономий вообще» [12].
24-25 июля 1917 г. был созван II съезд представителей калмыцкого народа. От астраханских калмыков было избрано 116 делегатов, от кумских - 2. Еще 18 представителей без права решающего голоса были делегированы от большедербетовских и сальских калмыков (по 9 делегатов). На съезде решались вопросы по введению земства, а также проблемы, связанные с финансами, продовольствием и коневодством. Было решено учредить восемь земских участков (по числу улусов), позже их число сократили до шести. Улусные земские управы получили права уездных управлений, в своей деятельности они подчинялись Калмыцкому степному управлению [13]. Однако идея земства как средства защиты против начинающегося земельного передела вызывала определенные сомнения. Хотя калмыки были уравнены в правах с сельскими обывателями, но они не получили реальной защиты от притеснений активизировавшихся вооруженных крестьян. Вопросы землеустройства и национально-культурного строительства в постановлении Временного прави/151/тельства вообще не ставились, не говоря уже об объединении калмыцкого народа. Земские законы ничего не говорили о воинской повинности для калмыков и не указывали источников для получения оружия для защиты своих прав. Был обойден вопрос о границах Калмыцкой степной области, о спорных участках 10- и 15-верстных полос, захваченных переселенцами, о возможностях защиты прав калмыцкого народа на землю. Обращения калмыков в административные органы, вплоть до Временного правительства, не получили положительной реакции (вернее, реакция была нулевой). В апреле 1917 г. премьер-министр князь Львов заявил, что «калмыцкий» вопрос будет решен только Учредительным собранием. Однако выборы в этот орган власти стали готовить в Калмыцкой степи только осенью 1917 г., причем этот процесс шел крайне медленно.
Идея перехода в казачество, неустанно пропагандируемая Тундутовым и его сторонниками, в вопросах защиты прав земли калмыцкого народа выглядела более ясной и давала определенные гарантии безопасности. Позже сторонники этой идеи прямо заявляли, что одной из причин перехода калмыков в казачество является их желание «сохранить в неприкосновенности свои земли от уравнительной разверстки». В итоге, когда нойонам Д.Ц. Тундутову и С.-Д.Б. Тюменю на переговорах с астраханским атаманом генералом И.А. Бирюковым удалось достичь предварительной договоренности о вхождении калмыков в состав астраханского казачества, большинство членов ЦИК по управлению калмыцким народом перешло к поддержке «казачьего пути». В ЦИК стали поступать приговоры улусных и аймачных сходов о переходе в казачество. ЦИК их «срочно утверждал» и пересылал в управление Астраханского войска. 29 сентября 1917 г. калмыки были причислены к казачьему сословию и на федеративных началах вошли в состав Астраханского казачьего войска [14].
Октябрьская революция национальными организациями в большинстве своем была воспринята враждебно. Национальные элиты, состоявшие, как правило, из людей, лояльных правящему режиму, его свержение оценили как покушение на свои планы. В немалой степени нарастанию напряженности способствовали всплески процесса социализации на местах, принявшие неуправляемый характер. В целом ряде губерний, где межнациональные отношения были обострены нерешенностью земельного вопроса, этот процесс выплеснулся в стихийные попытки передела угодий в пользу переселенцев. Эти акции, поддержанные в некоторых случаях местными и региональными Советами, были расценены как официальная политика «народной» власти и вызвали ответную реакцию, в том числе и в Калмыкии.
В ноябре 1917 г. в Яшкуле собрался Большой круг Калмыцкого казачьего войска, на котором произошла его официальная легитимизация. На съезде была утверждена конституция Калмыцкого войска. Согласно этому документу калмыки входили в Астраханское казачье войско как автономное образование. По наиболее важным вопросам астраханские казаки и калмыки собирались на совместный круг, где их представительство было на паритетных началах. Вопросы о создании системы органов власти и самоуправления были решены просто: все существующие структуры были переименованы в казачьи. ЦИК по управлению калмыцким народом был преобразован в Войсковое правительство, Областное земское собрание - в Малый войсковой круг, улусные земские управы - в окружные правления, их председатели - в окружных атаманов. 23 декабря 1917 г. круг избрал Калмыцкое войсковое правительство во главе с Б.Э. Криштафовичем - бывшим «заведовавшим калмыцким народом». Атаман: калмыцкой части Астраханского войска был утвержден нойон Тундутов [15]. Когда 12 января 1918 г. в и Астрахани вспыхнуло антисоветское восстание: несколько сотен калмыков приняли в нем участие [16].
До революции 1917 г. большевики выступали за унитарное демократическое централизованное государство с широкой областной автономией и были противниками федерализации страны. Однако требования политического момента вынудили их пойти на уступки. Придя к власти, большевики признали целесообразность федеративного устройства Российской советской республики. Демократизация национальной политики стала одним из краеугольных камней радикальных реформ советской власти. Наркомат по делам национальностей (НКДН) был в числе первых 18 наркоматов, образованных на II Всероссийском съезде Советов. Совнарком РСФСР уже на 7-й день своего существования утвердил «Декларацию прав народов России», которая легла в основе, его национальной политики. В этой декларации основными принципами советской национальной политики были провозглашены: равенство и суверенность народов России; право народов России на свободное самоопределение, вплоть до отделения и образования самостоятельного государства; отмена всех и всяких национальных и национально-религиозных привилегий и ограничений; свободное развитие национальных меньшинств и этнографически групп, населяющих территорию России [17].
Следующим документом, определившим основные параметры национальной политики большевиков, стала «Декларация прав трудящегося и эксплуатируемого народа», провозгласившая Россию Республикой Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов. Помимо всего прочего, эта декларация установила федеративный принцип устройства Советского государства «на основе свободного союза свободных наций, как федерация Советских национальных республик» и предоставило право «рабочим и крестьянам каждой нации принять самостоятельно решение... желают ли они и на каких основаниях участвовать в федеральном правительстве и в остальных федеральных советских учреждениях» [18]. Поскольку «Декларация прав трудящегося и эксплуатируемого народа» была включена в Конституцию РСФСР 1918 г. как ее 1-й раздел, то ясно, что для национальной политики большевиков этот документ стал даже более важным, чем «Декларация прав народов России». Фактически декларация определила Российскую Советскую Республику как федерацию советских национальных республик то есть в качестве субъекта России были предусмотрены только национальные республики. По всей видимости, законодатели (делегаты III Всероссийского съезда Советов рабочих и солдатских депутатов, а позже и крестьянских депутатов) во главе с наркомом НКДН И.В. Сталиным не совсем четко представляли себе, что они декларируют, поскольку, как известно, русский народ, являвшийся национальным большинством в РСФСР и стержнем, вокруг которого объединились остальные этносы, не имел в федерации своей республики. Более практическое значение имела статья 11 Конституции РСФСР 1918 г., в которой указывалось, что «Советы областей, отличающихся особым бытом и национальным составом, могут объединиться в автономные областные союзы... Эти автономные областные союзы входят на началах федерации в Российскую Социалистическую Федеративную Советскую Республику». Хотя специальной статьи о праве выхода национальных рес/152/публик из федерации не было, в пункте «д» статьи 49 говорилось, что к ведению Всероссийского съезда Советов и ВЦИК относится «признание выхода из Российской Федерации отдельных частей ее» [19].
Однако при непосредственной реализации национальной политики перед органами советской власти встал целый ряд серьезных проблем. Большевики не имели даже приблизительных представлений о том, как следует реализовать продекларированные заявления. Разразившаяся Гражданская война еще больше осложнила поиск форм и методов советского национально-государственного строительства. Не обошли стороной НКДН и такие явления, как чрезмерная бюрократизация и избыточность функций чиновничьего аппарата, характерные для системы власти того времени. Количество разного рода подразделений, связанных с национальной политикой, постоянно множилось, к тому же аналогичные органы создавались и в других правительственных учреждениях и ведомствах. Только в НКДН с января по май 1918 г. было создано 9 новых комиссариатов и 8 новых отделов (причем интересы калмыков и некоторых других народов здесь представлены еще не были) [20]. Реализация автономистских и иных проектов национальной политики в результате становилась весьма проблематичной, даже если центром предложения принимались полностью.
Неудивительно, что федеральный центр мало интересовался положением дел в Калмыкии, не имевшией своего «лобби» в Москве, и отдал национальную политику в регионе на откуп губернским властям. Положение калмыцкого народа после перехода астраханских калмыков в состав казачьего войска и участия их небольшой группы в Астраханском мятеже 1918 г. было весьма сложным. Хотя число мятежников было невелико (а ведь было немало калмыков, особенно из числа рыбаков, принимавших участие в подавлении мятежа), Калмыцкая степь, по мнению региональных Советов, обрела репутацию «гнезда контрреволюции» [21]. После установления советской власти в Калмыцкой степи (февраль 1918 г.) управление регионом было сосредоточено в руках Калмыцкой секции Астраханского губисполкома (с июля 1918 г. - Калмыцкого исполкома). В мае 1918 г. в с. Яшкуль был проведен съезд представителей Калмыцкой степи, на котором в числе других ставился вопрос об образовании единой области на федеративных началах. Решить этот вопрос не удалось, тем более что «яшкульский» съезд был признан нелегитимным: на нем присутствовали всего 63 делегата от аймаков и 24 делегата от 16 сел [22]. Однако серьезным препятствием в реализации идеи образования Калмыцкой автономной области (согласно Декларации прав народов России и Конституции) стала позиция губернских властей, признававших в Калмыцкой степи лишь один из уездов Астраханской губернии. Раздробленность калмыцкого народа не только не была преодолена, но и усилилась. Один из восьми улусов (Манычский) был отделен от Калмыцкой степи и объединен с 13 селами южной части Черноярского уезда в Элистинский округ, который напрямую подчинялся Астраханскому губсовету [23]. Позже были предприняты попытки по отторжению Икицохуровс-кого улуса, который вместе с с. Яшкуль предлагали выделить в отдельный округ. Второй Чрезвычайный съезд Советов Черноярского уезда высказался за включение Малодербетовского улуса в состав уезда, предложив калмыкам «отказаться от создания отдельной калмыцкой административной единицы» [24].
кандидат исторических наук (Элиста),
научный сотрудник отдела истории Калмыцкого института гуманитарных исследований РАН, докторант Института российской истории РАН
НАЦИОНАЛЬНЫЙ ВОПРОС В ПОЛИТИКЕ РАЗЛИЧНЫХ ПРАВИТЕЛЬСТВ РОССИИ В ПЕРИОД РЕВОЛЮЦИИ 1917 г. И ГРАЖДАНСКОЙ ВОЙНЫ
(на примере Калмыкии)
В XX в. в многонациональной России вопросы государственной политики по отношению к национальным меньшинствам всегда являлись одними из наиболее актуальных, как в дореволюционные времена, так и в советский и постсоветский период. Особо важным национальный вопрос был и в эпоху великих перемен - революции и Гражданской войны (1917-1922 гг.). Это неудивительно, ведь в бывшей Российской империи национальные меньшинства составляли большинство населения. Накануне Первой мировой войны в России проживало 165,7 млн человек, из которых этнических русских было 44,6% [1]. Между тем после завершившегося промышленного переворота в России и мировой технологической революции, в результате которых произошли заметные изменения в формационном базисе, большинство национальных меньшинств, как и государство в целом, оказались перед модернизационным вызовом эпохи. И то, насколько адекватно каждый из этих этносов мог ответить на вызов в данный момент, определяло не только степень их экономического развития и благосостояния, но и вопрос дальнейшего существования. Для более ясного представления эффективности национальной политики правительств тех лет (царского, Временного, советского и белогвардейской (деникинской) администрации) мы проиллюстрировали ее реализацию на примере одного из народов России - калмыцкого.
Этот народ не относился к числу крупных или малых, входил в состав России уже несколько веков (в 1909 г. официально праздновалось трехсотлетие вхождения калмыков в состав России) и, расселившись на степных пространствах юга и юго-востока страны, интегрировался в иноэтничное и инокультур-ное окружение. Тем не менее к началу XX в. калмыки по-прежнему вели кочевой образ жизни, исповедали буддизм, их экономика базировалась на моноотраслевом хозяйстве - пастбищном скотоводстве экстенсивного характера. Как и для многих других народов юга, востока и севера России, вопрос отставания от цивилизационного прогресса в условиях модернизационного вызова был не просто важным, он являлся вопросом жизни или смерти этноса. К началу революции калмыцкий народ был разделен на несколько групп, которые находились на территории различных областей. Бульшая часть калмыцкого народа проживала в составе 8 улусов так называемой Калмыцкой степи Астраханской губернии. К началу Первой мировой войны здесь было более 147 тыс. калмыков [2]. Значительные по численности группы калмыков проживали в соседних регионах: Ставропольской губернии (8,5 тыс.) [3], области Войска Донского (31,5 тыс.) [4], Терской области (4 тыс.) [5]. С учетом других небольших групп калмыков в составе различных регионов Юга России общая численность калмыцкого народа достигала 196 тыс. человек. Все эти территориальные группы были слабо связаны друг с другом, в некоторых из них, развивавшихся в иноэтничном окружении, начались ассимиляционные процессы. Например, группа оренбургских калмыков, возникшая на основе слияния двух групп из казачьих войск, поселенных вокруг городов Ставрополя-на-Волге (ныне г. Тольятти) и Оренбурга, в период с 1759 по 1897 г. уменьшилась в 10 раз: с 12,5 тыс. до 1,2 тыс. [6] Вопрос сохранения и дальнейшего существования калмыцкого народа мог быть решен только в условиях свободного развития национально-культурной автономии.
Гражданские права калмыков (как и многих национальных меньшинств) были заметно ограничены. Они не имели своих представителей в высших представительских органах власти (если не считать кратковременного пребывания нойонов Церена (Давида) Тундутова и Сереб-Джаба Тюменя в I и II Госдумах соответственно), не служили в армии и т.д. Система власти, устаревшая и не вписывавшаяся в общеимперские стандарты, оставалась сконцентрированной в руках попечителей и чиновников, чуждых калмыкам-кочевникам и зачастую не понимавших ни их системы ценностей, ни истинных нужд народа. Система самоуправления, которая могла бы решить эту проблему, была, скорее, фикцией. Имущественная и личная безопасность населения Калмыцкой степи была обеспечена слабо. Единственным исключением здесь можно признать донских казаков-калмыков. Они проживали компактной группой (в отличие от калмыков других казачьих войск) и благодаря сословным привилегиям и достаточно эффективной системе казачьего самоуправления имели неплохие возможности для своего развития. Например, начальные школы (приходские) были во всех станицах и крупных хуторах, в некоторых из них даже женские. Одно время в этих школах преподавались калмыцкий язык и «ламайская вера». Из всех локальных групп калмыцкого народа донские калмыки-казаки были больше удовлетворены своим социально-экономическим положением. Не случайно в период Гражданской войны большинство из них выступило на стороне Белого движения. Что касается остальных локальных групп, то следует признать, что правительство и местная администрация осознавали недостатки системы власти, но из-за бюрократии и бумажной волокиты так и не смогли завершить реорганизацию административно-территориального управления. К тому же предлагаемые реформы (введение земства в той или иной форме, переход в казачество) больше отвечали интересам «единой и неделимой» империи, нежели интересам калмыцкого народа.
В Российской империи национальной политики как единого комплекса мероприятий, тщательного спланированного на годы вперед и широко продекларированного в каких-то распорядительных и делопроизводственных документах или в средствах массовой информации, не существовало. Однако ее основные контуры можно увидеть еще в знаменитых /149/ трех принципах графа С.С. Уварова - «православие, самодержавие и народность». Сама социально-политическая система страны (жесткая вертикаль власти во главе с самодержцем, неизбираемым и практически никем не контролируемым) не предусматривала наличия в структуре империи каких-либо автономных образований. Правда, такие образования в составе России существовали. В начале XX в. их сохранилось всего три: Великое княжество Финляндское, Хивинское ханство и Бухарский эмират, созданные в результате завоеваний России в XIX в. как уступки местным народам, вернее, их элитам. Кроме того, накануне Первой мировой войны империя установила протекторат над Урянхайским краем (ныне Республика Тыва), освободившимся из-под власти Ци-нов после Синьхайской революции. Степень автономии у этих образований была различной, и каждая основывалась на особом акте, какой-то определенной системы здесь не наблюдалось. Границы автономий не всегда совпадали с границей расселения национальных меньшинств.
Те автономные образования, которые вошли или возникли в составе империи раньше (Царство Польское, Запорожская Сечь, Калмыцкое ханство и др.), были ликвидированы в результате административных реформ. Скорее всего, такая судьба ждала и существовавшие автономии. Например, Великое княжество Финляндское в результате реформ 1910-1914 гг. фактически уже находилось под угрозой ликвидации и преобразования в генерал-губернаторство. Правда, там еще функционировал парламент, время от времени распускаемый царскими министрами, и продолжала хождение финская марка, но будущее автономии не вызывало никаких иллюзий. Не случайно именно после 1914 г. в Финляндии начался рост прогерманских настроений. Другие автономные образования не играли никакой роли ни в экономической системе страны, ни в социально-политической.
В Российской империи у национальных меньшинств возможности для свободного национального развития, особенно культурного, были весьма ограниченными. Большинство народов России встречало серьезные препятствия в вопросах развития своего языка или сохранения традиционной культуры, которые, как правило, являются ключевыми признаками для идентификации этноса. Например, о создании и распространении национальной письменности или развитии литературного языка у тех народов, которые до этого их не имели, не могло быть и речи. Существование некоторых этносов, например, шестимиллионного белорусского народа, вообще отрицалось. Серьезные препятствия в своей религиозной деятельности встречали конфессии, не относившиеся к числу «православных и единоверцев». В общем, можно констатировать, что жесткий имперский централизм и унитаризм явно ограничивали культурное развитие национальных окраин.
Унитарность «единой и неделимой» империи поневоле подталкивала царскую администрацию к политике русификации. Этот процесс не носил целенаправленного и комплексного характера, шел достаточно медленно и крайне редко осуществлялся насильственным путем. Поэтому большинству народов Российской империи удавалось в течение долгого времени сопротивляться этому давлению. Сама русификация носила характер больше культурной интервенции, нежели языковой, хотя нежелание царских чиновников открывать школы с обучением на нерусских языках общеизвестно. В Калмыкии, например, практически все аймачные общества настаивали на создании своих школ грамоты, где обучение шло бы на родном калмыцком языке, были готовы содержать их на общественные капиталы и строить на благотворительные взносы местных богачей. Однако царские чиновники затягивали и волокитили эти вопросы по 20 с лишним лет, и к 1917 г. такие школы были созданы не во всех аймаках, не говоря уже о родах [7].
Основные цели русификаторской политики царской администрации в Калмыкии были достаточно четко обозначены при реформах 1834 и 1847 гг. (последних в структуре управления Калмыкии). По замыслу министра госимуществ графа П.Д. Киселева, конечной целью Положения 1847 г. было: «...водворяя между калмыками постепенно русские начала, приуготовить их к слиянию с коренными жителями (т.е. с оседлым населением. - У.О.)» [8]. Другим направлением политики русификации являлась христианизация калмыцкого народа. Национально-политическое значение этого процесса подчеркивали и сами миссионеры. Один из них (А. Воронцов) писал, что собирался «из этих добрых, хороших и способных детей природы сделать истинно русских подданных». В этом его поддерживали и другие известные миссионеры (П. Смирнов, Н. Снесарев, А. Крылов и т.д.). А. Крылов, оставивший прекрасную (в чем-то даже уникальную) коллекцию этнографических и фольклорных материалов, собранных среди донских калмыков, прямо говорил, что «религия христианская сделает из калмыков - русских». Миссионеры, не скрывая, указывали на связь между религией и политикой, когда обещали, что калмыки будут «царелюбивы, россиелюбивы и христолюбивы» [9]. Чем-то напоминает уваровские принципы «православие, самодержавие и народность», не правда ли? Однако эта политика, основанная на принципах добровольности, проводилась достаточно формально и без особого усердия, без опоры на местное население. Например, большинство миссионеров не знали даже калмыцкого языка и, естественно, не могли наладить простейших контактов с кочевниками.
Поскольку резистентность этноса, имевшего собственную достаточно развитую культуру со своей устойчивой религией (буддизмом) и письменностью, оказалась достаточно высокой, то неудивительно, что политика русификации не имела большого успеха. Как писал один из миссионеров: «Мне кажется даже, что у калмыков и зависти нет к жизни русских, что они очень довольны тем, что дает им кибитка и их непривлекательная жизнь» [10]. С другой стороны, в некоторых сферах жизни, в которых преимущества западной цивилизации наиболее очевидны, определенные подвижки имели место, особенно после реформы 1892 г. - ликвидации обязательных отношений между владельцами и податным сословием (в просвещении, медицине, в интенсификации экономики). Мало того, почти все локальные группы (кроме астраханских и кумских кочевников) перешли или стали переходить на оседлый образ жизни, что, разумеется, повлекло серьезные изменения в их образе жизни.
Неудивительно, что Февральская революция 1917 г. (как до этого и революция 1905 г.) многими этносами, вернее их элитами, рассматривалась как возможность для реализации идей о развитии нации, как культурном, так и экономическом. Немногочисленные национальные элиты в те годы стали ядром многих национальных движений, организаций и партий, аккумулировавших устремления и интересы масс, особенно на востоке и на юге державы. Под элитой в данном случае подразумевается высший, привилегированный слой (или слои) этноса, осуществляющий функции управления, развития науки и культуры. Элиты состояли в основном из национальной интеллигенции; у малограмотных /150/ народов востока и юга страны зарождающаяся интеллигенция была разбавлена высшим духовенством и бывшими феодалами, имевшими в царской России большие привилегии как в экономическом, так и социальном плане. Впрочем, следует отметить, что национальные движения, несмотря на кажущееся единство целей, не были едины в выборе средств и тактики борьбы, не смогли создать устойчивые партийно-политические структуры.
Программы национальных движений в разных регионах бывшей Российской империи имели определенные общие черты. В их основе лежали в основном социальные и экономические задачи. Как правило, этносы добивались гарантий свободного развития своей культуры, языка, конфессионального равноправия, решения других социально-культурных вопросов, обеспечивающих дальнейшее развитие и существование народа. Почти все национальные движения придавали ключевое значение решению земельного вопроса, поскольку в такой аграрной державе, как Россия, эта отрасль была базовой во многих регионах. Политические программы, как правило, ограничивались требованием культурной или территориальной автономии в рамках единой демократической России. Однако Временное правительство, несмотря на то что состояло в значительной степени из кадетов и социалистов, выступавших за предоставление «культурного самоопределения» или даже автономии для некоторых «наиболее развитых» народов (как правило, имелись в виду поляки и финны), уклонилось от решения этого вопроса, взвалив его (как и другие ключевые вопросы) на будущее Учредительное собрание. В своей политике Временное правительство лишь продекларировало отмену национальных ограничений. В итоге межэтнические противоречия приобрели еще большую напряженность, чем при монархическом правлении.
Ситуацию в Калмыцкой степи в значительной степени осложнили обострившиеся из-за земельного вопроса социально-экономические и межнациональные противоречия. Астраханские калмыки, традиционно занимавшиеся кочевым скотоводством, для обеспечения своей жизнедеятельности нуждались в гораздо больших пространствах земли, чем окружавшие их крестьяне. Местные крестьяне были недовольны тем, что калмыки, которые не несли, на их взгляд, значительных повинностей в пользу государства, освобождались от военной службы, на душу человека имели больше земли. Малограмотные крестьяне полагали, что «земля царская», а не общественная (или не различали эти понятия) и делить ее надо «по справедливости»; надо сказать, что многие местные чиновники в свое время тоже страдали подобными заблуждениями и вольно или невольно поощряли «передельщиков». Здесь не учитывались ни история, ни общественный (общенациональный) характер владения калмыками землей, ни почвенно-природные условия, ни традиционный кочевой образ жизни. После Февральской революции 1917 г., когда толпы вооруженных дезертиров, в головах которых царствовала мешанина эсеровских, коммунистических и анархических идей, начали возвращаться в села, эти идеи всплыли вновь. Поскольку калмыки в армии не служили, оружия дома не держали, то здесь крестьяне-переселенцы получили определенные преимущества, которыми не замедлили воспользоваться. На окраинах Калмыцкой степи начались земельные переделы, захваты наделов, сенокосов, переселенцы стали выгонять скот на выпас на пастбища. Плата за аренду земли и выпас скота на пастбищах, составлявшая значительную часть доходов калмыцкого общественного капитала, прекратилась.
В калмыцком обществе, особенно в среде аристократов, владевших наиболее доходными участками земли, и у зарождающейся национальной интеллигенции, это вызвало вполне понятное беспокойство. На I съезде представителей калмыцкого народа (март 1917 г.) этот вопрос, наряду с вопросом об изменении структуры власти, стал одним из ключевых [11]. Из сложившейся ситуации, по мнению делегатов съезда, было два выхода: либо ввести среди калмыков общегосударственные и земские повинности, окончательно уравняв в правах с сельскими обывателями, либо перевести калмыков в состав казачества, закрепив за общинами земельные наделы, в качестве вознаграждения за военную службу За «земскую» идею выступала группа либеральной интеллигенции во главе с юристом С.Б. Баяновым и врачом Э. Хара-Даваном; за переход в казачество - представители различных социальных групп: нойоны Д.Ц. Тундутов, С.-Д.Б. Тюмень, зайсанг Г.Д. Балзанов, лама Б. Кармыков, юрист И.О. Очиров, писатель Е.Ч. Чонов и др. «Демократическое» крыло, видевшее выход в поддержке социалистической революции и объединении с русско-украинским крестьянством (т.е. соглашавшееся на передел землиц в тот период не пользовалось авторитетом.
Поначалу успех был на стороне «земцев»: социалисты из Временного правительства, с подозрением относившиеся к сословию «нагаечников» и «верных царских слуг», совсем не были заинтересованы в расширении казачьих войск. 1 июля 1917 г. было принято предварительное решение о введении земства у астраханских калмыков (это постановление было утверждено Временным правительством 1 октября 1917 г.). Согласно этому постановлению «Положение о губернских, уездных земских учреждениях» и временное «Положение о волостной земской управе» были введены в Калмыцкой степи Астраханской губернии, к которой присоединялся Кумский аймак Терской области. В отношении земского управления и хозяйства эта территория получила права отдельной губернии. Аналогичное постановление было вынесено в адрес Большедербетовского улуса, но в рамках земства другой губернии - Ставропольской. Вопрос об объединении калмыков в рамках одного региона, не говоря уже об автономии, даже не ставился. На одном из съездов нойон Д.Ц. Тундутов и Н.О. Очиров, вернувшись, из Петрограда, заявили калмыцким делегатам, что «об автономии говорить нельзя» и что премьер-министр Г.Е. Львов не приемлет такие идеи, «видимо, боясь автономий вообще» [12].
24-25 июля 1917 г. был созван II съезд представителей калмыцкого народа. От астраханских калмыков было избрано 116 делегатов, от кумских - 2. Еще 18 представителей без права решающего голоса были делегированы от большедербетовских и сальских калмыков (по 9 делегатов). На съезде решались вопросы по введению земства, а также проблемы, связанные с финансами, продовольствием и коневодством. Было решено учредить восемь земских участков (по числу улусов), позже их число сократили до шести. Улусные земские управы получили права уездных управлений, в своей деятельности они подчинялись Калмыцкому степному управлению [13]. Однако идея земства как средства защиты против начинающегося земельного передела вызывала определенные сомнения. Хотя калмыки были уравнены в правах с сельскими обывателями, но они не получили реальной защиты от притеснений активизировавшихся вооруженных крестьян. Вопросы землеустройства и национально-культурного строительства в постановлении Временного прави/151/тельства вообще не ставились, не говоря уже об объединении калмыцкого народа. Земские законы ничего не говорили о воинской повинности для калмыков и не указывали источников для получения оружия для защиты своих прав. Был обойден вопрос о границах Калмыцкой степной области, о спорных участках 10- и 15-верстных полос, захваченных переселенцами, о возможностях защиты прав калмыцкого народа на землю. Обращения калмыков в административные органы, вплоть до Временного правительства, не получили положительной реакции (вернее, реакция была нулевой). В апреле 1917 г. премьер-министр князь Львов заявил, что «калмыцкий» вопрос будет решен только Учредительным собранием. Однако выборы в этот орган власти стали готовить в Калмыцкой степи только осенью 1917 г., причем этот процесс шел крайне медленно.
Идея перехода в казачество, неустанно пропагандируемая Тундутовым и его сторонниками, в вопросах защиты прав земли калмыцкого народа выглядела более ясной и давала определенные гарантии безопасности. Позже сторонники этой идеи прямо заявляли, что одной из причин перехода калмыков в казачество является их желание «сохранить в неприкосновенности свои земли от уравнительной разверстки». В итоге, когда нойонам Д.Ц. Тундутову и С.-Д.Б. Тюменю на переговорах с астраханским атаманом генералом И.А. Бирюковым удалось достичь предварительной договоренности о вхождении калмыков в состав астраханского казачества, большинство членов ЦИК по управлению калмыцким народом перешло к поддержке «казачьего пути». В ЦИК стали поступать приговоры улусных и аймачных сходов о переходе в казачество. ЦИК их «срочно утверждал» и пересылал в управление Астраханского войска. 29 сентября 1917 г. калмыки были причислены к казачьему сословию и на федеративных началах вошли в состав Астраханского казачьего войска [14].
Октябрьская революция национальными организациями в большинстве своем была воспринята враждебно. Национальные элиты, состоявшие, как правило, из людей, лояльных правящему режиму, его свержение оценили как покушение на свои планы. В немалой степени нарастанию напряженности способствовали всплески процесса социализации на местах, принявшие неуправляемый характер. В целом ряде губерний, где межнациональные отношения были обострены нерешенностью земельного вопроса, этот процесс выплеснулся в стихийные попытки передела угодий в пользу переселенцев. Эти акции, поддержанные в некоторых случаях местными и региональными Советами, были расценены как официальная политика «народной» власти и вызвали ответную реакцию, в том числе и в Калмыкии.
В ноябре 1917 г. в Яшкуле собрался Большой круг Калмыцкого казачьего войска, на котором произошла его официальная легитимизация. На съезде была утверждена конституция Калмыцкого войска. Согласно этому документу калмыки входили в Астраханское казачье войско как автономное образование. По наиболее важным вопросам астраханские казаки и калмыки собирались на совместный круг, где их представительство было на паритетных началах. Вопросы о создании системы органов власти и самоуправления были решены просто: все существующие структуры были переименованы в казачьи. ЦИК по управлению калмыцким народом был преобразован в Войсковое правительство, Областное земское собрание - в Малый войсковой круг, улусные земские управы - в окружные правления, их председатели - в окружных атаманов. 23 декабря 1917 г. круг избрал Калмыцкое войсковое правительство во главе с Б.Э. Криштафовичем - бывшим «заведовавшим калмыцким народом». Атаман: калмыцкой части Астраханского войска был утвержден нойон Тундутов [15]. Когда 12 января 1918 г. в и Астрахани вспыхнуло антисоветское восстание: несколько сотен калмыков приняли в нем участие [16].
До революции 1917 г. большевики выступали за унитарное демократическое централизованное государство с широкой областной автономией и были противниками федерализации страны. Однако требования политического момента вынудили их пойти на уступки. Придя к власти, большевики признали целесообразность федеративного устройства Российской советской республики. Демократизация национальной политики стала одним из краеугольных камней радикальных реформ советской власти. Наркомат по делам национальностей (НКДН) был в числе первых 18 наркоматов, образованных на II Всероссийском съезде Советов. Совнарком РСФСР уже на 7-й день своего существования утвердил «Декларацию прав народов России», которая легла в основе, его национальной политики. В этой декларации основными принципами советской национальной политики были провозглашены: равенство и суверенность народов России; право народов России на свободное самоопределение, вплоть до отделения и образования самостоятельного государства; отмена всех и всяких национальных и национально-религиозных привилегий и ограничений; свободное развитие национальных меньшинств и этнографически групп, населяющих территорию России [17].
Следующим документом, определившим основные параметры национальной политики большевиков, стала «Декларация прав трудящегося и эксплуатируемого народа», провозгласившая Россию Республикой Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов. Помимо всего прочего, эта декларация установила федеративный принцип устройства Советского государства «на основе свободного союза свободных наций, как федерация Советских национальных республик» и предоставило право «рабочим и крестьянам каждой нации принять самостоятельно решение... желают ли они и на каких основаниях участвовать в федеральном правительстве и в остальных федеральных советских учреждениях» [18]. Поскольку «Декларация прав трудящегося и эксплуатируемого народа» была включена в Конституцию РСФСР 1918 г. как ее 1-й раздел, то ясно, что для национальной политики большевиков этот документ стал даже более важным, чем «Декларация прав народов России». Фактически декларация определила Российскую Советскую Республику как федерацию советских национальных республик то есть в качестве субъекта России были предусмотрены только национальные республики. По всей видимости, законодатели (делегаты III Всероссийского съезда Советов рабочих и солдатских депутатов, а позже и крестьянских депутатов) во главе с наркомом НКДН И.В. Сталиным не совсем четко представляли себе, что они декларируют, поскольку, как известно, русский народ, являвшийся национальным большинством в РСФСР и стержнем, вокруг которого объединились остальные этносы, не имел в федерации своей республики. Более практическое значение имела статья 11 Конституции РСФСР 1918 г., в которой указывалось, что «Советы областей, отличающихся особым бытом и национальным составом, могут объединиться в автономные областные союзы... Эти автономные областные союзы входят на началах федерации в Российскую Социалистическую Федеративную Советскую Республику». Хотя специальной статьи о праве выхода национальных рес/152/публик из федерации не было, в пункте «д» статьи 49 говорилось, что к ведению Всероссийского съезда Советов и ВЦИК относится «признание выхода из Российской Федерации отдельных частей ее» [19].
Однако при непосредственной реализации национальной политики перед органами советской власти встал целый ряд серьезных проблем. Большевики не имели даже приблизительных представлений о том, как следует реализовать продекларированные заявления. Разразившаяся Гражданская война еще больше осложнила поиск форм и методов советского национально-государственного строительства. Не обошли стороной НКДН и такие явления, как чрезмерная бюрократизация и избыточность функций чиновничьего аппарата, характерные для системы власти того времени. Количество разного рода подразделений, связанных с национальной политикой, постоянно множилось, к тому же аналогичные органы создавались и в других правительственных учреждениях и ведомствах. Только в НКДН с января по май 1918 г. было создано 9 новых комиссариатов и 8 новых отделов (причем интересы калмыков и некоторых других народов здесь представлены еще не были) [20]. Реализация автономистских и иных проектов национальной политики в результате становилась весьма проблематичной, даже если центром предложения принимались полностью.
Неудивительно, что федеральный центр мало интересовался положением дел в Калмыкии, не имевшией своего «лобби» в Москве, и отдал национальную политику в регионе на откуп губернским властям. Положение калмыцкого народа после перехода астраханских калмыков в состав казачьего войска и участия их небольшой группы в Астраханском мятеже 1918 г. было весьма сложным. Хотя число мятежников было невелико (а ведь было немало калмыков, особенно из числа рыбаков, принимавших участие в подавлении мятежа), Калмыцкая степь, по мнению региональных Советов, обрела репутацию «гнезда контрреволюции» [21]. После установления советской власти в Калмыцкой степи (февраль 1918 г.) управление регионом было сосредоточено в руках Калмыцкой секции Астраханского губисполкома (с июля 1918 г. - Калмыцкого исполкома). В мае 1918 г. в с. Яшкуль был проведен съезд представителей Калмыцкой степи, на котором в числе других ставился вопрос об образовании единой области на федеративных началах. Решить этот вопрос не удалось, тем более что «яшкульский» съезд был признан нелегитимным: на нем присутствовали всего 63 делегата от аймаков и 24 делегата от 16 сел [22]. Однако серьезным препятствием в реализации идеи образования Калмыцкой автономной области (согласно Декларации прав народов России и Конституции) стала позиция губернских властей, признававших в Калмыцкой степи лишь один из уездов Астраханской губернии. Раздробленность калмыцкого народа не только не была преодолена, но и усилилась. Один из восьми улусов (Манычский) был отделен от Калмыцкой степи и объединен с 13 селами южной части Черноярского уезда в Элистинский округ, который напрямую подчинялся Астраханскому губсовету [23]. Позже были предприняты попытки по отторжению Икицохуровс-кого улуса, который вместе с с. Яшкуль предлагали выделить в отдельный округ. Второй Чрезвычайный съезд Советов Черноярского уезда высказался за включение Малодербетовского улуса в состав уезда, предложив калмыкам «отказаться от создания отдельной калмыцкой административной единицы» [24].
