Иосип Тито в Сибири
Mar. 20th, 2013 10:27 am![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
voencomuezdИосип Броз Т и т о — президент ФНРЮ, председатель Союзного исполнительного веча, генеральный секретарь Союза коммунистов Югославии, председатель Социалистического союза трудового народа Югославии. В 1913 г. был призван в австро-венгерскую армию. С 1915 г. находился в плену в России. За политическую работу среди пленных заключен в тюрьму. Освобожден из нее после Февральской революции 1917 г. Участвовал в организованной большевиками в Петрограде июльской демонстрации (1917 г.). Выл арестован и заключен в Петропавловскую крепость, затем выслан в Сибирь, но по дороге бежал. В октябре 1917 г. в Омске вступил в Красную гвардию, участвовал в боях против белогвардейцев, вел революционную работу среди крестьян. В 1920 г. возвратился в Югославию и вступил в ряды КПЮ.
ВОСПОМИНАНИЯ ТОВ. И. БРОЗ тито
(Из беседы со специальным корреспондентом журнала, «Огонек» Г. Боровиком 28 октября 1957 г.)
...— Товарищ Тито, ведь и Вы в то время находились в России. Не расскажете ли о своем участии в революционных событиях?
— Мое участие было очень скромным. Я попал в Россию как военнопленный. Лежал в госпитале, тяжело раненный. Оттуда отправили меня в лагерь Кунгур. Там и застала меня Февральская революция.
Как все пленные, я работал в Кунгуре на станции и через одного инженера был связан с рабочими; железнодо/284/рожных мастерских. Ведь я слесарь-механик. Я часто приходил к ним, прислушивался к их разговорам. А потом рассказывал в лагере пленным, что это значит — свержение царя. Членом партийной ячейки я, конечно, тогда еще не был.
Но дураки-жандармы там, в Кунгуре, не очень-то разбирались, что такое революция. А так как я говорил против царя, они на всякий случай арестовали и меня. Несколько дней я просидел под арестом.
В июне же 1917 года я бежал из лагеря и стал пробираться в Петроград, мечтая устроиться там на Путиловский завод.
Добрался до столицы, а тут июльская демонстрация. Я пошел вместе со всеми. Демонстрацию расстреляли. Я бежал в Финляндию, но и там меня поймали. А так как я неплохо уже говорил по-русски, даже на вятском диалекте, то меня приняли за опасного большевика и посадили в Петропавловскую крепость.
Там меня продержали три недели, пока не разобрались, что я просто бежавший из лагеря военнопленный. Когда разобрались, спросили: «Что же ты раньше не сказал?» — и отправили меня обратно в Кунгур. Это было уже осенью 1917 года.
По дороге я снова бежал и стал пробираться, где пешком, где поездом, в Екатеринбург (нынешний Свердловск). Приехал туда днем, дошел до станции, а там на вокзале лестница такая была. Поднимаюсь я вверх по ступенькам и вижу: навстречу спускается бородатый солдат, который служил конвойным в нашем лагере и знал меня. Ведет он какого-то австрийского пленного. Мне деваться уже некуда. Я бочком-бочком мимо него, думаю, не узнает: ведь я в штатском; а он, старый черт, узнал и орет: «Оська, куда ты?»
Я бросился вверх по ступенькам. Убежал. Только потом понял, что он, наверное, просто обрадовался, что знакомого встретил.
Из Екатеринбурга я поездом отправился в Омск. Долго ехал. В поезде шла драка, солдаты выкидывали из вагонов белых офицеров. Приехали ночью. Только я сошел с поезда, и сразу меня задержал солдатский патруль: «Куда?» — «В город».— «Откуда?»
Я решил сказать правду и ответил, что я военнопленный, бежал из лагеря. /285/
«Ну, ничего, товарищ! — смеются они.— Теперь Советская власть! Все в порядке!»
Смотрю я на них и вижу: красные ленты на шапках. Так я узнал, что произошла Великая Октябрьская социалистическая революция.
В Омске тогда формировались красногвардейские отряды из бывших военнопленных. Я записался в один из них.
Той зимой в Омске я получил карточку кандидата в члены партии большевиков. Принимали в то время не очень строго. Там существовала югославская секция компартии. В ней-то меня и принимали. Один товарищ, серб, помню, спросил меня: «А кем ты был в Югославии?» — «Я был членом организации социалистической молодежи».— «Социалистической?! Как же ты мог?! Ты знаешь, кто такие социалисты? Знаешь?!»
Я его спрашиваю: «А ты к какой партии принадлежал в Югославии?» — «Я? Я ни к какой партии не принадлежал».
Между прочим, этот товарищ жив и всегда смущается, когда я ему напоминаю об этом случае. Ну вот,— продолжает товарищ Тито, — весной 1918 года наш отряд отправили на станцию Татарскую, но мы до нее не доехали, пришлось вернуться. Тогда на станции Марьяновке стояли белочехи и никого не пропускали... Потом мы вступили в бой с белыми. Четыре дня шел бой. Силы были неравными, и нас разгромили. Я убежал в деревню неподалеку. Но туда пришел карательный казачий отряд: искали красных. Я убежал в другую деревню, верстах в шестидесяти от Омска. Стал работать там механиком на мельнице. В Омск я вернулся уже зимой 1919/20 года, когда туда пришли большевики. А в 1920 году, в августе, вернулся в Югославию.
Вот и все мое участие в гражданской войне. Но важно, что я был свидетелем всех этих событий, очень многое видел. Когда работал механиком,— продолжает товарищ Тито,— я не терял связи с рабочими. Мне нужен был мазут, а рабочие на станции в Омске продавали его из-под полы. Вот под таким предлогом я часто наведывался в город, встречался с железнодорожными рабочими. Был в курсе всех событий. Помню, как в конце 1918 года восстали омские рабочие. Их подавляли казаки. Руководителей расстреливали. Одного рабочего, по имени Саша (фамилию его я забыл), тоже расстреливали. Но его только ранили, и ночью крестьяне вытащили его из могилы. Он потом у меня до конца войны прятался, кочегаром на мельнице работал. /286/
Революция, гражданская война были огромным событием в жизни и психологии людей. Менялись взгляды, мировоззрение. Помню, как менялись настроения сибирских крестьян. В начале гражданской войны они были против большевиков. Это объяснялось тем, что земли у крестьян в Сибири было довольно много, особенно у старых поселенцев: по пятнадцати десятин на душу. А Колчак пустил слух, будто большевики собираются отобрать все. Вот и шло большинство крестьян за эсерами, так как те обещали земли еще добавить.
Но когда Колчак стал отбирать хлеб у крестьян и давать за него ничего не стоящие бумажные деньги, а потом еще объявил мобилизацию, вот тогда-то настроения стали меняться.
Никто не хотел воевать. Крестьяне убегали, прятались. Даже я прятал несколько человек. Казаки приходили, спрашивали у крестьян, где их сыновья, и пороли... Точно так же у нас в Югославии поступали четники.
Это озлобило крестьян.
А нас, бывших красногвардейцев, прятавшихся там, было много, и мы убеждали крестьян, что большевики не отберут землю, наоборот, беднякам дадут землю.
А когда большевики пришли, то обнаружили для себя хорошую почву. Многие крестьяне добровольно пошли в Красную Армию...
А как зверствовал Колчак! Страшно! На Иртыше расстреливали людей. А была зима, лед толстый. Еду я однажды на санях и вижу: кучи снега, а из-под них торчат человеческие ноги. Так всю зиму и не убирали трупы.
В ноябре 1919 года стали в нашем районе появляться карательные отряды. Они гуляли по тылам колчаковской армии и зверствовали. Мы поняли: раз они пришли, значит, фронт дрогнул, отступают белые. И действительно, скоро к нашему селу приблизился фронт.
Белые меня арестовали. Видят, человек не похож на крестьянина, сомнительный. «Механик? Значит, рабочий? Ага, большевик». И арестовали. Посадили под стражу в дом, где помещался штаб колчаковской дивизии.
Когда фронт подошел к самому селу, моя стража сбежала. Дело было ночью, я этого не заметил. Сижу в камере, вдруг входят трое. «Есть кто?» — спрашивают. «Есть»,— отвечаю. «Кто такой?» — «Военнопленный».— «А ну зажги свет!» — «Спичек нет». /287/
Тогда они сами зажгли. Смотрю: красноармейская форма. Но молчу, потому что знаю, что белые иногда перед отступлением нарочно так переодеваются и ходят по домам, выясняя настроения. А тех, кто радуется, расстреливали.
Я, значит, молчу.
«Ты что, боишься? Мы же красные! Большевики... Видишь форму?» — «Вижу».— «И деньги вот, наши, настоящие. Смотри, не веришь?» — «Почему же, верю».— «Вот черт, ничему не верит!» — рассмеялись они и ушли.
А наутро я узнал, что действительно в село вошли красные.
После этого я вернулся в Омск. Там секретарем обкома был товарищ, которого я, между прочим, в прошлом году здесь встретил. Он теперь стал ученым. Приезжал к нам, в Югославию, с делегацией инженеров-электриков. Его зовут Петр Иванович Воеводин. Интересная была встреча!..
А когда я был в Советском Союзе в 1956 году,— продолжает товарищ Тито,— я получил письмо от товарища, с которым подружился еще в 1916 году, работая в селе Каласеево Ардатовского уезда. Его звали Граем, хороший парень! Сейчас он председатель колхоза... Интересно было бы посетить все эти места, посмотреть,— задумчиво говорит товарищ Тито.— Давно это было, почти сорок лет. А будто вчера. Все, что тогда происходило, так хорошо помнится! Даже лучше, чем то, что было недавно. Эти воспоминания выкристаллизовались, потому что очень много для меня значили...
А какие трудности стояли тогда перед Советским государством! Я помню, когда пробирался через Петроград домой, недели три ехал поездом, выходил на станциях, разговаривал с крестьянами. Голод стоял страшный. Разруха. В Сибири-то хлеб был, а в Центральной России ни хлеба, ни соли.
Такие трудности могли преодолеть только люди, закаленные в борьбе, рабочие, прошедшие через 1905 год. Ведь крестьяне очень часто были колеблющимся элементом, а рабочий класс России по сравнению с крестьянством был тогда малочисленным. И все-таки рабочие смогли возглавить крестьянство, смогли стать руководителями борьбы. Тут видишь, какую огромную роль сыграли и Ленин и его соратники. Они подняли в рабочем классе веру в победу, смогли эту победу закрепить в таких трудных условиях, в которых, я считаю, не находилась ни одна страна в мире. /288/
Ленин очень хорошо видел все эти трудности и знал, как подойти к их решению. Упорно, без колебаний преодолевал он все препятствия. А всякое колебание тогда могло быть опасным. Большевики возвратили народам мир, дали крестьянам землю. Этим они завоевали на свою сторону огромные массы трудящихся. Гениальная политика!
«Огонек», 1957, № 45.
Об Октябрьской революции. Воспоминания зарубежных участников и очевидцев. М., 1967. С.284-289
ВОСПОМИНАНИЯ ТОВ. И. БРОЗ тито
(Из беседы со специальным корреспондентом журнала, «Огонек» Г. Боровиком 28 октября 1957 г.)
...— Товарищ Тито, ведь и Вы в то время находились в России. Не расскажете ли о своем участии в революционных событиях?
— Мое участие было очень скромным. Я попал в Россию как военнопленный. Лежал в госпитале, тяжело раненный. Оттуда отправили меня в лагерь Кунгур. Там и застала меня Февральская революция.
Как все пленные, я работал в Кунгуре на станции и через одного инженера был связан с рабочими; железнодо/284/рожных мастерских. Ведь я слесарь-механик. Я часто приходил к ним, прислушивался к их разговорам. А потом рассказывал в лагере пленным, что это значит — свержение царя. Членом партийной ячейки я, конечно, тогда еще не был.
Но дураки-жандармы там, в Кунгуре, не очень-то разбирались, что такое революция. А так как я говорил против царя, они на всякий случай арестовали и меня. Несколько дней я просидел под арестом.
В июне же 1917 года я бежал из лагеря и стал пробираться в Петроград, мечтая устроиться там на Путиловский завод.
Добрался до столицы, а тут июльская демонстрация. Я пошел вместе со всеми. Демонстрацию расстреляли. Я бежал в Финляндию, но и там меня поймали. А так как я неплохо уже говорил по-русски, даже на вятском диалекте, то меня приняли за опасного большевика и посадили в Петропавловскую крепость.
Там меня продержали три недели, пока не разобрались, что я просто бежавший из лагеря военнопленный. Когда разобрались, спросили: «Что же ты раньше не сказал?» — и отправили меня обратно в Кунгур. Это было уже осенью 1917 года.
По дороге я снова бежал и стал пробираться, где пешком, где поездом, в Екатеринбург (нынешний Свердловск). Приехал туда днем, дошел до станции, а там на вокзале лестница такая была. Поднимаюсь я вверх по ступенькам и вижу: навстречу спускается бородатый солдат, который служил конвойным в нашем лагере и знал меня. Ведет он какого-то австрийского пленного. Мне деваться уже некуда. Я бочком-бочком мимо него, думаю, не узнает: ведь я в штатском; а он, старый черт, узнал и орет: «Оська, куда ты?»
Я бросился вверх по ступенькам. Убежал. Только потом понял, что он, наверное, просто обрадовался, что знакомого встретил.
Из Екатеринбурга я поездом отправился в Омск. Долго ехал. В поезде шла драка, солдаты выкидывали из вагонов белых офицеров. Приехали ночью. Только я сошел с поезда, и сразу меня задержал солдатский патруль: «Куда?» — «В город».— «Откуда?»
Я решил сказать правду и ответил, что я военнопленный, бежал из лагеря. /285/
«Ну, ничего, товарищ! — смеются они.— Теперь Советская власть! Все в порядке!»
Смотрю я на них и вижу: красные ленты на шапках. Так я узнал, что произошла Великая Октябрьская социалистическая революция.
В Омске тогда формировались красногвардейские отряды из бывших военнопленных. Я записался в один из них.
Той зимой в Омске я получил карточку кандидата в члены партии большевиков. Принимали в то время не очень строго. Там существовала югославская секция компартии. В ней-то меня и принимали. Один товарищ, серб, помню, спросил меня: «А кем ты был в Югославии?» — «Я был членом организации социалистической молодежи».— «Социалистической?! Как же ты мог?! Ты знаешь, кто такие социалисты? Знаешь?!»
Я его спрашиваю: «А ты к какой партии принадлежал в Югославии?» — «Я? Я ни к какой партии не принадлежал».
Между прочим, этот товарищ жив и всегда смущается, когда я ему напоминаю об этом случае. Ну вот,— продолжает товарищ Тито, — весной 1918 года наш отряд отправили на станцию Татарскую, но мы до нее не доехали, пришлось вернуться. Тогда на станции Марьяновке стояли белочехи и никого не пропускали... Потом мы вступили в бой с белыми. Четыре дня шел бой. Силы были неравными, и нас разгромили. Я убежал в деревню неподалеку. Но туда пришел карательный казачий отряд: искали красных. Я убежал в другую деревню, верстах в шестидесяти от Омска. Стал работать там механиком на мельнице. В Омск я вернулся уже зимой 1919/20 года, когда туда пришли большевики. А в 1920 году, в августе, вернулся в Югославию.
Вот и все мое участие в гражданской войне. Но важно, что я был свидетелем всех этих событий, очень многое видел. Когда работал механиком,— продолжает товарищ Тито,— я не терял связи с рабочими. Мне нужен был мазут, а рабочие на станции в Омске продавали его из-под полы. Вот под таким предлогом я часто наведывался в город, встречался с железнодорожными рабочими. Был в курсе всех событий. Помню, как в конце 1918 года восстали омские рабочие. Их подавляли казаки. Руководителей расстреливали. Одного рабочего, по имени Саша (фамилию его я забыл), тоже расстреливали. Но его только ранили, и ночью крестьяне вытащили его из могилы. Он потом у меня до конца войны прятался, кочегаром на мельнице работал. /286/
Революция, гражданская война были огромным событием в жизни и психологии людей. Менялись взгляды, мировоззрение. Помню, как менялись настроения сибирских крестьян. В начале гражданской войны они были против большевиков. Это объяснялось тем, что земли у крестьян в Сибири было довольно много, особенно у старых поселенцев: по пятнадцати десятин на душу. А Колчак пустил слух, будто большевики собираются отобрать все. Вот и шло большинство крестьян за эсерами, так как те обещали земли еще добавить.
Но когда Колчак стал отбирать хлеб у крестьян и давать за него ничего не стоящие бумажные деньги, а потом еще объявил мобилизацию, вот тогда-то настроения стали меняться.
Никто не хотел воевать. Крестьяне убегали, прятались. Даже я прятал несколько человек. Казаки приходили, спрашивали у крестьян, где их сыновья, и пороли... Точно так же у нас в Югославии поступали четники.
Это озлобило крестьян.
А нас, бывших красногвардейцев, прятавшихся там, было много, и мы убеждали крестьян, что большевики не отберут землю, наоборот, беднякам дадут землю.
А когда большевики пришли, то обнаружили для себя хорошую почву. Многие крестьяне добровольно пошли в Красную Армию...
А как зверствовал Колчак! Страшно! На Иртыше расстреливали людей. А была зима, лед толстый. Еду я однажды на санях и вижу: кучи снега, а из-под них торчат человеческие ноги. Так всю зиму и не убирали трупы.
В ноябре 1919 года стали в нашем районе появляться карательные отряды. Они гуляли по тылам колчаковской армии и зверствовали. Мы поняли: раз они пришли, значит, фронт дрогнул, отступают белые. И действительно, скоро к нашему селу приблизился фронт.
Белые меня арестовали. Видят, человек не похож на крестьянина, сомнительный. «Механик? Значит, рабочий? Ага, большевик». И арестовали. Посадили под стражу в дом, где помещался штаб колчаковской дивизии.
Когда фронт подошел к самому селу, моя стража сбежала. Дело было ночью, я этого не заметил. Сижу в камере, вдруг входят трое. «Есть кто?» — спрашивают. «Есть»,— отвечаю. «Кто такой?» — «Военнопленный».— «А ну зажги свет!» — «Спичек нет». /287/
Тогда они сами зажгли. Смотрю: красноармейская форма. Но молчу, потому что знаю, что белые иногда перед отступлением нарочно так переодеваются и ходят по домам, выясняя настроения. А тех, кто радуется, расстреливали.
Я, значит, молчу.
«Ты что, боишься? Мы же красные! Большевики... Видишь форму?» — «Вижу».— «И деньги вот, наши, настоящие. Смотри, не веришь?» — «Почему же, верю».— «Вот черт, ничему не верит!» — рассмеялись они и ушли.
А наутро я узнал, что действительно в село вошли красные.
После этого я вернулся в Омск. Там секретарем обкома был товарищ, которого я, между прочим, в прошлом году здесь встретил. Он теперь стал ученым. Приезжал к нам, в Югославию, с делегацией инженеров-электриков. Его зовут Петр Иванович Воеводин. Интересная была встреча!..
А когда я был в Советском Союзе в 1956 году,— продолжает товарищ Тито,— я получил письмо от товарища, с которым подружился еще в 1916 году, работая в селе Каласеево Ардатовского уезда. Его звали Граем, хороший парень! Сейчас он председатель колхоза... Интересно было бы посетить все эти места, посмотреть,— задумчиво говорит товарищ Тито.— Давно это было, почти сорок лет. А будто вчера. Все, что тогда происходило, так хорошо помнится! Даже лучше, чем то, что было недавно. Эти воспоминания выкристаллизовались, потому что очень много для меня значили...
А какие трудности стояли тогда перед Советским государством! Я помню, когда пробирался через Петроград домой, недели три ехал поездом, выходил на станциях, разговаривал с крестьянами. Голод стоял страшный. Разруха. В Сибири-то хлеб был, а в Центральной России ни хлеба, ни соли.
Такие трудности могли преодолеть только люди, закаленные в борьбе, рабочие, прошедшие через 1905 год. Ведь крестьяне очень часто были колеблющимся элементом, а рабочий класс России по сравнению с крестьянством был тогда малочисленным. И все-таки рабочие смогли возглавить крестьянство, смогли стать руководителями борьбы. Тут видишь, какую огромную роль сыграли и Ленин и его соратники. Они подняли в рабочем классе веру в победу, смогли эту победу закрепить в таких трудных условиях, в которых, я считаю, не находилась ни одна страна в мире. /288/
Ленин очень хорошо видел все эти трудности и знал, как подойти к их решению. Упорно, без колебаний преодолевал он все препятствия. А всякое колебание тогда могло быть опасным. Большевики возвратили народам мир, дали крестьянам землю. Этим они завоевали на свою сторону огромные массы трудящихся. Гениальная политика!
«Огонек», 1957, № 45.
Об Октябрьской революции. Воспоминания зарубежных участников и очевидцев. М., 1967. С.284-289
