Два взгляда на одно

[voencomuezd]

 Очень часто, читая воспоминания или даже научные книги, написанные о Гражданской войне разными "сторонами", поражаешься, насколько же разная картина вырисовывается. И это ещё хорошо, если одна из сторон врёт, и её можно разоблачить. Хуже когда обе стороны (!) правы, но правы по-своему. И в результате получаются совершенно разные оценки одного и того же.
Вот возьмём такую вещь как национализацию домов в Ростове при большевиках в первой половине 1918 года. Один взгляд - со стороны Роды Пауер - английской гувернантки в богатой ростовской семье, чья хозяйка даже во время повальных грабежей на улицах упорно носила брильянты с воробьиное яйцо. Второй взгляд - со стороны Мариэтты Шагинян - советской писательницы, тоже прожившей в Ростове около трёх лет.
У нас нет причин в целом не доверять ни одной из дам. Роде Пауер - потому что её книги написаны в форме полудневника всего через пару лет после означенных событий. К тому же гувернантка настолько наивна, что сама не замечает, как свидетельствует о том, что вовсе не понравилось бы её господам.
Что до Мариэтты Шагинян, она пишет:
"В этих записках нет ни одного выдуманного слова, ни одной непережитой сцены. Кое-где я только изменила имена и сдвинула пространство".

Как видите, тоже свидетельство очевидца, пусть и олитературенные. 
Итак, вперёд. Смотрим, сравниваем и посмеиваемся на буржуями, которые очень любят рассказывать, как их угнетали.

.Рода Пауер, книга "Под большевистским царством террора" (название уже впечатляет, правда?):

"...По ходу дела, большевики начали принимать свои законы. Первым делом они завладели всеми банками, конфисковав хрянящиеся там средства в пользу государства. Клиентам банков, независимо от числа членов семьи находящихся у них на иждивении, запретили снимать со счёта больше 150 рублей в неделю. Так что теперь семьи из двух и из семи человек получали одинаковые выплаты, за исключением тех случаев, когда члены семьи имели вклады в разных банках.

Выплаты были смехотворно малы, ибо цены выросли настолько, что многие семьи находились на грани голодной смерти. Помимо этого богатые люди столкнулись ещё с одной напастью. Ожидая сдачи Ростова большевикам, некоторые из них, сняли со своих счетов крупные суммы денег, зарыв их в полисадниках или держа при себе.

Ознакомившись с бухгалтерскими записями банкиров, Советы обложили всех буржуев налогом на том основании, что город оказал сопротивление большевикам, а посему буржуазия должна платить дань. Общий размер этой дани составил 200 миллионов рублей. Каждый богатый горожанин обязывался выплачивать сумму в соответствии с размером его благосостояния, при том, запрещалось использовать для этого средства со своего банковского счёта. Данный закон распространялся и на иностранных подданных, ибо считалось, что их накопления были сделаны в России, и с них нужно платить дань наравне с русскими.

Закон привёл всех в великое замешательство, особенно после того, как трёх буржуев на его основании арестовали и посадили в острог в качестве заложников. Те кто снял со счетов недостаточную сумму денег не знали, что делать: то ли обращаться за помощью к друзьям, то ли собирать деньги каким-то иным способом.

Одна пожилая леди семидесяти шести лет не смогла заплатить причитающуюся с неё долю и вскоре проливала слёзы в тюрьме. Её поверенный обратился с ходатайством о применении к ней мер домашнего ареста, но ему в том было отказано. Тогда она предложила забрать с её банковского счёта сумму в два раза большую требуемой. На это ей ответили, что все деньги на её банковском счёте, помимо положенных по закону выплат, принадлежат государству.

Будучи в заключении ей трудно было и занять денег. Наконец, после долгих мытарств, она собрала двенадцать миллионов, из которых, по крайней мере, половина были уплачены. Но тут ей сообщили, что казначей сбежал вместе со всеми собранными деньгами, а потому она снова должна всю сумму в полном объёме. Те кому платить не приходилось веселились от души.

В то время в ходу были пять различных видов денег: старые николаевские (довоенные); керенские банкноты; купоны, напечатанные после свержения Керенского; деньги Донской республики, введённые Калединым; и донские банкноты, пользуемые большевиками. /.../

Пришла пора строгой экономии. Когда приняли закон, согласно которому прислуга должна была получать не менее 100 рублей в месяц, многие сократили свой домашний персонал, а биржу труда заполонили толпы безработных женщин. Недовольство росло с каждым днём.

Меньшевистскую газету «Рабочий край» закрыли за то, что она писала о невыполненных обещаниях большевиков и о том, что чем дольше будут оставаться без работы рабочие, тем больше будет несогласных с режимом. Писали так же о том, что хлеба стало меньше чем раньше. Это было правдой.

В день своей победы большевики пообещали, что белого хлеба будет вволю. В первый день так оно и было. В последующие дни предложение уже не соответствовало спросу. Вскоре в продаже остался лишь чёрный хлеб по высокой цене. Но его тоже не хватало. Я как-то видела толпу крестьян преследующих человека, несущего подмышкой буханку чёрного хлеба. «Товарищ, товарищ!, - канючили они, - Где ты его достал? Продашь половину? Нет? Ну, тогда, хотя бы кусочек? Проси, что хочешь! Быть может это будет последнее, что я добуду на этой неделе».

В кратчайшие сроки, большевицкий режим оказал разрушительное воздействие на образование. Так как деньги не могли тратиться на предметы роскоши, то почти все частные уроки, столь популярные в России - например, для подготовки к школьным экзаменам - приказали долго жить. Обучение музыкой, изобразительному искусству, танцам сошло на нет, ибо нечем было платить учителям. Пострадали и иностранные преподаватели. Одна английская леди лишилась за неделю пятнадцати учеников.

Прекратило существование не только частное образование. Возникло движение за отмену всех форм обучения старше четвёртого класса. Ведь многие большевики в управляющих конторах были неграмотными, не умели ни писать ни читать, и считали любое образование, кроме самого элементарного, потворством запросам интеллигенции, ставящим одного человека выше другого.

Школы позакрывались в течение нескольких недель, т.к. родители боялись посылать в них своих детей, чтобы их по ошибке не приняли за маленьких кадетов, помощников юнкеров, или сыновей офицеров. Ведь многие воспитатели и старшеклассники были в бегах. Когда, наконец, школы вновь открылись, у их ворот несли стражу красногвардейцы, арестовывающие и расстреливающие любого, кого они подозревали в отношениях с Добровольческой армией.

- Что вы сотворили? – рыдала мать двенадцатилетнего отпрыска у дверей школы, подойдя в тот момент, когда солдат убил из револьвера её сына.

- Он никогда ничего не делал против вас.

- О! Простите нас! Мы приняли его за сына Ф. – отвечали солдаты и поспешали прочь, оставляя на дороге маленькое окровавленное тело. /.../

-

Газета «Рабочее слово» выходившая вместо закрытого «Рабочего края», резко выступала против убийств детей и, едва ли их старше, молоденьких офицеров. /.../

Другая проблема с которой столкнулись буржуи была та, что их дома теперь не были в их личном распоряжении. Во-первых, их обязали выплачивать арендную плату в зависимости от стоимости дома даже если они были его собственником и при покупке уже оплатили стоимость земли и здания в полном объёме. Во-вторых, в их пользовании помимо гостиной и кухни оставили лишь по одной комнате на члена семьи. Все остальные помещения в доме изымались в пользу народа не имеющего жилья или красногвардейцев. /.../

Но местные комитеты не всегда принимали разумные решения по подселению и некоторые семьи ужасно страдали, ибо бывали случаи, когда к ним вселяли по пятнадцать и более красногвардейцев, которые сами выбирали для себя понравившиеся комнаты и вели себя во всём доме в своё удовольствие. Они не берегли мебель, пачкали ковры, рвали шторы и приводили на ночь женщин с улиц, устраивая попойки и танцы до рассвета, лишая сна других жильцов.

Так у одной леди расквартировали трёх матросов с семьями, которые заняли хозяйскую спальню и большую гостинную с пианино, а её саму отселили в смежную комнатёнку. «Тебе с нами будет весело, - сообщили они, - мы собираемся с нашими друзьями петь и веселиться». Проявляя радушие, они от чистого сердца пригласили женщину присоединяться к ним вечерами.

Дома тех кто бежал, оставив хозяйство под присмотром слуг, были реквизированы и в большинстве случаев оказались полностью разрушенными. Сабаровым, через своих друзей приятельствующих с большевиками, удалось достать документ освобождающий их дом от подобной участи. Подписавший его секретарь, видимо, хорошо умел писать лишь своё имя, ибо во всём остальном тексте заглавные буквы отсутствовали напрочь. 

 

Одна леди рассказывала мне, что полученный ею циркуляр был написан на немецком. В это время немецкая речь повсеместно звучала на улицах Ростова, и большинство буржуев воспринимало сей факт, как обнадёживающий признак скорого избавления от всех напастей. Они хотели лишь одного – порядка, и им было всё равно, что в результате подписанного нынче Брест-Литовского мира помощь приходила от их бывших врагов. Они предпочитали власть иноземную власти большевиков. Они хотели вернуть прежнюю комфортную жизнь". 

Ужасно, правда? А теперь посмотрим, как выглядит выделенный отрывок с точки зрения "другой стороны".


М.Шагинян, "Перемена":

Пуще сдавливало дыханье от мартовского мороза. Трещали на перекрестках костры, раздуваемые милиционерами. Огонь забирал заиндевевшие сучья, плакали сучья, оттаивая, и шипели, как шпаримые тараканы; дым не хотел подниматься, подбитый морозом.
  Они добрались до трех'этажного дома купчихи Орловой и, зайдя за ворота, спустились по ступенькам в подвальный этаж. На стук отворила Лиля, тринадцатилетняя, в вязаной кофточке и торопливо сказала:
  - Куся, мама больна. Бок простудила, температура. А отопление так и не действует.
  В доме купчихи Орловой - центральное отопление. Только странно, - общественные учрежденья, что в левом корпусе, согреваются, а где жильцы, в правом корпусе, туда не доходит тепло. Повыше, у Фроловых, замерзла вода в умывальнике. У них примерзают от стужи пальцы к железному крану. День
и ночь горит керосинка, - смрадно и денег без счету уходит на керосин, а все не теплее.
  Яков Львович вошел в остудевшую комнату, где на лавке, под шубами, шалями и суконной кавказскою скатертью тряслась от озноба вдова-переписчица.
- Голубчик, похлопочите, - произнесла она навстречу гостю: - Девочки мои бедные с ног сбились. Сходите завтра к хозяйке!
  Яков Львович узнал, где квартирует хозяйка и обещал. Куся сняла для него кипяток с керосинки и налила ему чаю.
  Степанида Георгиевна Орлова была богатой купчихой. Отец, когда-то лабазный мальчишка, позднее лабазник, а потом фабрикант, умер, оставив ей лавку, дом и мыльную фабрику. Степанида Георгиевна замуж не вышла. В спальне под образами держала приходно-расходную книжку и счеты. Лицо имела широкое, ноздреватое после оспы, распаренное, как у прачки, и руку подавала не прямо, а горсточкой. Платье пахнуло демикотоном. После переворота Степанида Георгиевна поселилась у себя в дворницкой, выселив дворника в летнюю кухню, и жаловалась на разоренье. Там и застал ее утром Яков Львович, но не одну, а с товарищем Пальчиком, что-то укладывавшем в портфель. Он впрочем уже уходил, озирался, где шапка, и левой рукой полез в рукавицу.
- Ну с, всего! - обнажил он гнилые зубы с кожурой от подсолнухов: - бумагу припрячьте подальше!
  Степанида Орлова, когда он ушел, взяла со стола гербовую бумагу и сложила ее пополам.
- Одно разоренье, - присядьте, пожалуйста, - эти самые купчие. Кабы не большевики, стала бы я еще недвижимую покупать! Мало переплатила крючкам этим!
  Яков Львович слушал, недоумевая. Степанида Орлова знавала его покойную мать, Василису Игнатьевну, и смотрела на Якова Львовича, как на знакомого.
- Какая купчая?
- Ну да, нешто не слышали? Дом я купила у аптекаря Палкина, тот, что фасадом на двадцать девятую линию. Староват, а ничего, доходный. Деньги-то ведь теперь не продержишь, опасно. И зарывать их расчету нет. А дома подешевели, как помидоры, ей Богу!
  И засмеялась купчиха Орлова девичьим смешком без натуги, без хитрости. Вытаращил на нее Яков Львович глаза:
- Позвольте! Да как же! Муниципализованный дом?
- Ну, какой ни на есть. Дешовому товару в зубы не смотрят. Чего удивились?
- И нотариат упразднен! Какая же купчая?
- Самая настоящая, на гербовой, по оплате. Нет уж вы в деле немного смыслите, Яков Львович, так не интересуйтесь. И языком лишнего не говорите между чужими. Я ведь с вами, как с сыном покойницы Василисы Игнатьевны, откровенна.
  Руки развел Яков Львович и на минуту забыл, зачем пришел. Но, вспомнив, заторопился.
- Да, вот что, Степанида Георгиевна. Я пришел насчет жильцов правого корпуса. Не знаете, не испорчено ли у вас отопленье? К ним не доходит тепло. Там вода в ведрах замерзла. Пожалуйста, Степанида Георгиевна, распорядитесь.
- Да что вы, голубчик. Дом-то не мой теперь, а городского хозяйства. Вы бы к городу и обратились. Я-то при чем? Сама, видите, в дворницкой.
- Как же не ваш, если покупаете новый? - не удержался Яков Львович.
  Улыбнулась купчиха. Видно в добрый час он попал к ней! Улыбка купчихи Орловой важная штука, - девическая, без хитрости, без натуги, только оспинки сморщились, набежав друг на друга на упругих, как у японской бульдоги, щеках. Улыбнулась, ударила звонко по ляжкам всплеснувшими ручками:
- А и хитрый же вы, даром что тише воды, ниже травы. Ну если жильцам добра желаете, так передайте: плату пускай за нонешний месяц вносют не городу, поняли? Ведь не внесли еще?
- Кажется, не внесли.
- Пусть занесут мне сюды на недельке, я дам расписку. Кто еще там уследит за их платой. А я, как хозяйка, за все отвечаю. Сами ко мне по каждому пустяку забегаете. Нынче одно, завтра другое. Конечно, сама понимаю, морозы - сладко ли? Тепло я пущу, а вы насчет платы не позабудьте.
- Не позабуду, - ответил Яков Львович и вышел.
  Дворнику Степанида Орлова, зазвав к себе, слово-другое сказала. Дворник, в ведерко воды накачав, неспешной походкой пошел в отделенье, где топка. Сколько возился и что он там делал, не знаю. Выйдя,
опять не спеша, запер он топку на ключ и ключ отдал купчихе Орловой, а та его положила под образа, за ширинку, рядом с приходо-расходной книжкой и Новым Заветом.
  А по трубе, повинуясь физическому закону, потекло, прогоняя зашедшую стужу, победительное тепло, равнодушное к людям и всем делам их. Оно дотекло до подвала, и Лиля, пощупав трубу, закричала, как сумасшедшая:
- Мама, Куся, хозяйка тепло пустила!
  Шел Яков Львович по улице, мимо тумбы, заборов и стен, где еще красовалось постановление за номером и подписями Реформа нотариата, шел и думал:
- Сметано, да не сшито!

Так что сдаётся мне, что и с остальными "ужасами" буржуазия справлялась.
Эта сволочь на выдумка хитра!

Ну, а на бис - несколько любопытных цитат из книжки гувернантки:

1. Перед Февральской революцией.
  "В первые месяцы моего прибытия мы с моей ученицей вели праздный и роскошный образ жизни: разъезжали на санях и машине, ходили по вечерам в театры и кино, ели изысканные блюда. В нашем доме всегда был в изобилии белый хлеб, молоко, сахар и пирожные. Каким образом это достигалось я не знаю, но мы не испытывали нехватки продуктовых карточек, дающих право на получение сахара и муки, а в каждом свободном помещении дома хранились мешки с продуктами. Повару ежедневно выдавалась определенная сумма денег, посему мешки эти никогда не пустовали.
  И пока мы ели пирожные и шоколад по двадцать рублей за фунт [453 гр.], икру и парное мясо, крестьяне, в ожидании булки хлеба, часами мёрзли под дверью булочной с зажатыми в посиневших пальцах продуктовыми талонами, иногда уходя с пустыми руками. Некоторые из них занимали очередь заполночь, хотя магазин открывался утром. Ведь им нужно кормить свои семьи.
  Видя их смиренные, усталые лица, их бледных детей, сидящих на перевернутых корзинках в снегу, я частенько задумывалась: как долго это будет продолжаться, пока не случится бунт. /.../
Такова была цена идущей войны, чьи последствия были воочию видны на улицах и в переулках, но определенно не в нашем доме. Мы жили на тучной земле. Война нас почти совсем не затронула. Жизнь состояла из поисков развлечений, только развлечений, с целью убить время. /.../
А потом случилась революция".
Угу. Внезапно.

2. Зима 1917-1918 года. Бандиты, хаос, бои с большевиками на подступах к Ростову:
  "Г-жа Сабарова, очевидно, не питала большого доверия к своим домашним защитникам. Её беспокойство достигло столь крайней точки, что перед тем как лечь спать она шарила под всеми столами и в платяных шкафах на предмет наличия там воров. Однажды я спросила её: она будет делать, если обнаружит там кого-нибудь. Но она после этого так расстроилась, что я зареклась когда-нибудь ещё шутить на подобные темы. 
  Тем не менее, вопреки всем своим страхам, дважды или трижды в неделю она посещала театр, разодевшись в дорогущие меха и изумрудные серёжки, каждая размером с воробьиное яйцо. Не обращая внимание на мою тревогу, она разрешала Наташе, выходя на улицу, носить жемчуга и бриллианты, утверждая, что воры всё равно не имеют представлений о стоимости этих вещей. Может и так, но в Ростове всякий держал Наташу Сабарову за богатейшую городскую девицу, которая может себе позволить носить самые дорогие украшения. Местные богатеи не имели привычки прятать своё благосостояние в тень.
  Для меня же все эти выезды в театр дважды в неделю служили источником больших треволнений, хотя нас и сопровождал каждый раз вооруженный мужчина, сидящий на облучке рядом с кучером. Однажды, около одиннадцати, наш кучер, поворачивая на главную улицу, неожиданно развернул лошадь и повёз нас другой дорогой. Наш охранник, при этом, даже не шелохнулся. «Там на дороге один или два трупа», - пояснил он. Наташа в ответ ухмыльнулась и, припудривая носик, спокойно сказала: «Всего лишь какие-то воры. Хорошо, что казаки их прикончили. Нам же лучше и веселей будет. Что скажешь, моя дорогая, у меня нос не покраснел?»".

Милый ребёнок.

  "Наступило и минуло Рождество. Мы отметили его ёлочкой и ужином, но праздник получился скудным. Рождественская елка, несмотря на дороговизну, оказалась куцой, а цены на продукты подскочили ещё больше. На настроение людей повлияли и плохие новости с Русского фронта, так нынче называли противостояние между юнкерами и большевиками. 
  Европейскую войну поминали редко. «Почему бы англичанам не прийти нам на помощь?», - несколько раз спрашивала меня г-жа Сабарова. «Вот, если бы они прорвались через Дарданеллы, вошли в Чёрное море, высадили четыре тысячи человек в Одессе...» и пр., и пр. – так говорила русская буржуазия, в то время, как очередь в кино из хорошо одетых мужчин тянулась аж до середины улицы, а Добровольческая армия каждый день молила пополнить её ряды".

Вот почему буржуазию ненавидели даже офицеры.

3. После Февральской революции. Самый лучший отрывок.

  "Среди побирушек значительное количество представляли дети, коих на панель посылали родители, отчаявшиеся найти работу. Определенно, эти малыши поражали воображение. Смуглые как кофейные зерна и яркие словно пуговицы, они носились туда-сюда, одной рукой выпрашивая милостыню, другой же придерживая одежду, столь им бывшую не по росту, что они всё время путались в ней и падали.  
  Среди них было много маленьких армянят, кричавших: «Bejentze, barishia, bejentze. Дайте нам копеечку, всего одну». Они были невероятно языкаты, раздавая направо и налево самые очаровательные комплименты: «Подай копеечку, моя маленькая золотая принцесса!», «Шоколадная леди, шоколадная леди, подай хоть что-нибудь!», «Душисто-сладкая жемчужина не уходи, не подав беженцу!», «Мой мармеладный ребёночек, подай копеечку!». Немало людей останавливались в ожидании услышать ещё более экстравагантные фразочки.
  Однажды, я в течение десяти минут не обращала никакого внимания на одного грязного маленького оборванца, прицепившегося на подножку моей коляски и всё это время источавшего потоки комплиментов. В конце концов, он устал и спрыгнул на землю. «Тьфу! Tarakan», - закричал он, - «ты всего лишь burjguika, после этого».
  В те дни отношения к буржуазии претерпели весьма значимые изменения. Быть названной «буржуйкой» означало подвергнуться оскорблению. Тоже ждало и тех, кто носил шляпы вместо, предпочитаемых крестьянами, шалей. Если вы хорошо одеты, а вам случилось зайти в бедные кварталы города – ждите неприятностей. /.../
  Я высказала беспокойство относительно неразумной привычки Сабаровых так дорого одеваться и так наглядно выказывать свое благополучие. Но они рассмеялись, сказав, что «простой народ» слишком глуп, чтобы напасть на буржуазию, да и побоится выступать в городе, где столько казаков."  

Как оказалось впоследствие, простой народ не так уж глуп, а казаки не так уж надёжны, что бы можно было за их спинами обжираться шоколадом и расхаживать в бриллиантах.

 

 

 

 

Comments

[supermipter.livejournal.com]

что ж вы вообще не вырезали эпизод с расстрелом 12-го?

[a-round-loaf.livejournal.com]

Дааа... Поучительно...
Правд всегда больше, чем одна.

[pvn123.livejournal.com]

Спасибо. Материал хороший. Особенно хорошо, что с разных точек зрения.

"Хуже когда обе стороны (!) правы, но правы по-своему. И в результате получаются совершенно разные оценки одного и того же."

Я думаю, что именно так чаще всего и бывает.
Люди разных убеждений знают одни и те же факты. Но при этом остаются при своих убеждениях.
Думаю, что это так в подавляющем большинстве случаев.

[daniilkel.livejournal.com]

Если (http://zlato.z66.ru/Internet-kovry/Vyazanye-kovry-kryuchkom-1740.html)некоторых людей смешать с дерьмом, то получится однородная масса.