voencomuezd (![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png)
voencomuezd) wrote2012-09-28 12:00 pm
voencomuezd) wrote2012-09-28 12:00 pm
Entry tags:
Дундич
Небольшая статейка об Олеко Дундиче, который, по легенде, в нашем Воронеже в одиночку штаб беляков подорвал (хотя краевед Д.Лаппо выяснил, что это - миф).Статья интересна тем, что это первая в советской историографии статья, которая на основе первоисточников устанавливает происхождение Дундича.
За помощь со статьей спасибо Ярославу.
С Олеко Дундичем
Б. Осыков
В канун 1973 года в Воронеже состоялась премьера новой оперы композитора Г. Ставонина "Олеко Дундич". Это еще одно свидетельство постоянного интереса советских людей к подвигам славного сына сербского народа.
Настоящая публикация дополняет наши сведения о жизни и деятельности замечательного революционера./25/
И сегодня стоит на одной из улиц районного центра Волоконовки небольшой деревянный домик. Притихший, ссутулившийся. Еще несколько лет назад в этот дом, к Григорию Лазаревичу Танацкевичу, многих влекло желание узнать о легендарном Дундиче, о сказочно храбром витязе, имя которого известно в нашей стране любому. Узнать из первых рук от его боевого товарища.
Звенел дом ребячьими голосами, цвел пионерскими галстуками, гостеприимно встречал комсомольцев рабочего поселка. Порой в тихом покое сада убеленные сединой собеседники неторопливо перебирали в памяти прошлое. Танацкевичу было о чем рассказать. Участник гражданской войны, один из первых председателей волоконовского во л исполкома, он тринадцать лет бессменно руководил колхозом имени Кирова, в Сталинградской битве был тяжело ранен...
-- Расскажите, пожалуйста, о красном Дундиче, -- прошу я Григория Лазаревича.
Пожилой, кряжистый, он протягивает мне потертую, в трещинах-изломах фотографию и, хитровато улыбаясь, говорит с мягким, очень похожим на украинский, выговором:
-- Узнайте-ка, который из трех я...
Да, непросто угадать в тонком чернявом подростке Григория Танацкевича -- сидящего передо мной крупного седоголового человека.
-- В какой-то из праздников,-- поясняет Григорий Лазаревич,-- снялись мы, трое батраков-сербов из села Смедерево, Крагуевацкого округа. Хорошее село!.. Сейчас сестра мне оттуда письма шлёт. -- Танацкевич задумывается и медленно продолжает: -- А тогда были отец, мать, братишка. В начале империалистической войны забрали меня в армию, в конце пятнадцатого года наша часть была переброшена в Россию. Словом, пришлось повоевать и в Сербии, и в России, и в Румынии...
Революционная весна 1917 года пришла на юг России, к солдатам Сербского добровольческого корпуса. Полк, в котором служил Танацкевич, располагался в Вознесенске. Приближалось 1 Мая. Готовился к нему город, готовились и солдаты сербского полка. Душой и сердцем многие из них давно были на стороне русских рабочих и крестьян.
И вот из Одессы получен призыв революционного войскового комитета: "Все солдаты и младшие офицеры сербского корпуса-- на Первомайскую демонстрацию!"
Командир полка, чтобы "изолировать солдат от красной заразы", разрешил увольнение в город 1 мая денщикам. Но в назначенный час полк почти в полном составе без оружия вышел из ворот казармы и направился к центральной площади, где собирались колонны демонстрантов./26/
Запели "Интернационал". Солдаты снимали кумачовые флажки, развешанные на домах и заборах, делали банты и прикрепляли их на шинели...
Позже, когда они были уже в одном отряде, Дундич как-то обмолвился, что участвовал в той же первомайской демонстрации. Но, по обыкновению немногословный, подробностей не сообщил. А Танацкевич не стал расспрашивать. В Вознесенске же он с Дундичем не встречался. Их знакомство произошло вскоре после того, как из Петрограда прилетела весть о штурме Зимнего.
...Ветер гоняет по перрону станции Раздельная сухие листья, мятые бумажки. На краешке скамьи в ожидании поезда примостился худощавый человек в полувоенной одежде, с тонкими -- шнурком -- усами над верхней губой. Уанацке-вич вглядывается в лицо незнакомца, проходя мимо, и решительно сворачивает к скамье.
Да, он не ошибся, незнакомец оказывается земляком.
-- Дундич, -- коротко представляется он.
Разговор их недолог, оба торопятся. Крепко сжав на прощанье широкую, в бугристых мозолях руку Танацкевича, Дундич настойчиво повторяет:
-- Перебирайся, Григор, к нам и побыстрей, поможешь собрать революционный отряд югославян. Время, по всему видно, подходит горячее.
Время действительно наступало суровое, тревожное. Шляхами Украины двинулись контрреволюционеры всех мастей: банды гайдамаков, калединцы и, наконец, старые знакомые -- вымуштрованные австро-германские войска.
Такого противника одной лихостью не одолеть. Нужны кони и оружие, много оружия. С нападения на военный обоз и начинает боевую деятельность отряд. В него принимают только конников -- вскоре их уже больше ста. В маленьком, крепко спаянном землячеством и боевым товариществом отряде пока еще нет четкой военной организации. Слишком остро жжет память о жестоком офицерском произволе. Каждый из сербов помнит слова приказа по "добровольческому" корпусу:
"Батальонные командиры и командиры отдельных подразделений должны лично и через своих подчиненных, дежурных и патрулей, следить за порядком и дисциплиной днем и ночью. В каждого нарушителя дисциплины патруль должен стрелять. Дежурный офицер обязан позаботиться, чтобы труп убитого был брошен в реку".
И слово "дисциплина" стало враждебным, ненавистным. С самого начала в отряде устанавливаются демократические порядки. Даже постовую службу несли по очереди, а иногда и по жребию. Но вскоре складывается группа наиболее уважаемых бойцов, она-то/27/ и принимает почти все решения, выбирает маршрут. С каждым новым боем все больший авторитет завоевывает Дундич. Внимательно относятся товарищи и к слову Танацкевича, -- он еще в Вознесен-ске принят в партию большевиков, хорошо владеет русским и украинским языками
И когда их отряд вступал во взаимодействие с партизанами или красногвардейцами, Дундич предлагал, чтобы все переговоры вел Танацкевич. С трудом подбирая и произнося непривычные слова, однако не без юмора, он добавлял примерно такую фразу:
-- Ты, Григор, дуже гарно ио-украинеки розмовляешь...
В мирной обстановке Дундич бывал очень мягок, любил не только веселую шутку, острое слово, но и задушевную песню. В бою же этот человек преображался -- никто не мог сравниться с ним в отваге, бесстрашии и какой-то особой лихости.
...Бешено мчится конная лава на врага. Впереди, выбросив руки с клинком, будто влитый в седло -- Дундич. Со страшной силой столкнулась сотня смельчаков с гайдамацким отрядом. Рубят шашками в полный размах, сплеча и наотмашь.
Вдруг -- команда Дундича:
-- Давай, братки, заворачивай, обходи...
И сам, мастерски сделав "ножницы", садится спиной к голове коня, шашку -- в зубы и начинает отстреливаться сразу из двух пистолетов.
-- Оружие он любил просто по-ребячески, -- с задумчивой улыбкой на лице произносит Григорий Лазаревич. -- Огорчался, если не могли забрать с собой всех трофеев. Оружие приходилось закапывать без особой надежды возвратиться когда-нибудь к тому месту, а иногда и просто выбрасывать в озеро или речку, чтобы только не вернулось к врагу. Долго не
расставался Дундич с двумя шашками в затейливо украшенных ножнах. Но стоило нашему отряду повстречаться с красногвардейским, и он с удовольствием подарил их командиру и комиссару. Да, -- спохватывается рассказчик, -- совсем забыл, шашки-то эти попали к нему необычным путем. Под Александрией это, кажется, было. Дундич в одиночку погнался за двумя хорунжими, которые, бросив свои сотни, во весь дух улепетывали с поля боя. Догнал. И, видно решив взять в плен, кинул шашку в ножны, а хорунжих руками стащил с седел и швырнул на землю. А вот внешние силы этой в нем не чувствовалось. Походка у него была легкая, пружинистая, а когда он был чем-то обрадован, даже пританцовывающая...
Ловкость и отчаянная смелость соединялись в Дундиче с быстрым умом, находчивостью. Однажды, отправившись с десятком товарищей в разведку, он забрался далеко в тыл к германцам. Ехали, со/28/блюдая осторожность. Но этот фольварк -- совсем небольшой, на открытой местности -- показался таким мирным, что они без долгих размышлений поскакали к нему. И, уже въезжая в ворота, услышали громкую команду по-немецки, разом увидели множество солдат в касках, повозки и пулеметы, изготовленные к стрельбе.
Поворачивать коней было поздно. Всадники, не решаясь обнажить сабли, что ими успеешь сделать, когда на тебя с двух сторон в упор нацелены пулеметные дула, смотрели на Дундича. Командир внешне остался совершенно спокоен, словно иного на фольварке он и не ожидал увидеть.
К разведчикам направились пожилой человек в пропыленном плаще и таком же сером картузе, очевидно хозяин усадьбы, и немец -- капитан. Остановившись шагах в двадцати, офицер что-то произнес. Человек в плаще громко перевел:
-- Кто вы есть такие?
-- Гайдамаки мы, -- не моргнув глазом, отвечал Дундич.
-- Почему же без погон?
-- А это мы большевиков дурим, прикидываемся иногда красными, -- нашелся Дундич. -- Вот и сейчас хотим пробраться к ним. Не дадите ли проводника, хотя бы до ближайшего шляха?
К капитану подошли два младших офицера и стали тихо переговариваться, бросая короткие взгляды на Дундича и его товари-щей. Каждый из конников, стараясь держаться непринужденно, готовился в любую минуту выхватить оружие -- кто шашку, кто пистолет. Командир же, небрежно бросив поводья, с легкой усмешкой разглядывал дом и красную черепичную крышу. И что там могло привлечь его внимание в такую минуту?..
Но, быть может, эта демонстративная беспечность и убедила немцев лучше всяких слов и документов.
Вместе с проводником отряд беспрепятственно выехал в степь.
-- Ну, а теперь мы и сами дорогу отыщем, не маленькие, -- остановил Дундич провожатого. -- Передай привет своим хозяевам от красных сербов.
И, гикнув, пришпорил жеребца.
Таким, бесстрашным, никогда не теряющимся, узнала его и Первая конная армия. Только к тому времени Танацкевич и Дундич уже расстались. Григорий Лазаревич попал в Воронежский интернациональный полк, а затем в Восьмую армию. И хотя части этой армии находились во взаимодействии с конармейцами, встретиться землякам и боевым товарищам больше не привелось.
-- Позже, году в девятнадцатом, может, в двадцатом, читал я в какой-то газете биографию нашего Дундича, написанную с его собственных слов, -- добавил к своему рассказу Григорий Лазаревич./29/
Однако названия газеты он не помнил.
-- Быть может, то была газета Первой Конной -- <<Красный кавалерист>>?
-- Нет, -- твердо отвечал Танацкевич, -- такой газеты мне вообще видеть не приходилось... Газета была как газета, наверное, какая-то из центральных... И в заголовке, хорошо помню, было "Дундич", я потому и прочел статью
Отыскать, вероятно самую первую из опубликованных биографий героя, имя которого с тех пор так густо окутано легендами, что сквозь них уже трудно различить подлинные факты его жизни, казалось чрезвычайно заманчивым.
Вскоре в Москве я сидел в узком, залитом бледным светом дневных ламп зале Ленинской библиотеки и терпеливо, номер за номером, листал комплекты "Прав/30/ды", "Известий". Обнаружить биографию так и не удалось.
В 1960 году, когда в Воениздате вышла книга А, Дунаевского "Олеко Дундич", я послал автору запись воспоминаний Г. Л. Танацкевича. Завязалась переписка, и уже от Александра Михайловича Дунаевского узнал я о газете, которая первой опубликовала материалы о Дундиче.
Все оказалось до обидного просто. В 1919-м конный корпус С. М. Буденного вышиб белогвардейцев из Воронежа. Губернская газета "Воронежская коммуна" в те осенние дни почти в каждом номере писала о доблестных освободителях города. 1 ноября 1919 года на первой полосе "Воронежской коммуны" появился материал Н. Никодимова "Красный
Дундич", представляющий собой записанный из уст "черноусого командира корпуса т. Буденного" рассказ о "боевой отваге героя из героев конкорпуса т. Дундича" .
Спустя семнадцать дней газета, повторив заголовок "Красный Дундич", опубликовала новый материал. Его, по всей вероятности, и читал Танацкевич. Вот что рассказывала газета:
"Сейчас в Воронеже находится на излечении один из героев гражданской войны т. Дундич, о котором мы уже писали в No. 8 "Воронежской коммуны".
Сообщаем некоторые биографические данные из жизни этого рожденного революцией храбреца.
Товарищ Дундич родился в 1896 году в Далмации близ города Ймацки, в деревне Гробово, в крестьянской семье. Двенадцатилетним мальчиком т. Дундич уехал в Америку к своему дяде. Здесь он побывал и в штатах Северной Америки, и в Аргентине, и в Бразилии, где был одним из отважнейших наездников при перегоне скота. После четырех лет жизни в Америке по требованию отца мальчик Дундич вернулся домой и стал работать на отцовских виноградниках, пахать землю и вести другие крестьянские работы.
Но вскоре разыгралась кровавая бойня мировой войны, и юноша Дундич поступил добровольцем в ряды сербский армии. Здесь в боях с болгарами и австрийцами началась его военная карьера.
Когда сербская армия была разбита и оттеснена в горы Албании, Дундича вместе с другими перевезли на французский фронт, откуда вскоре их перевезли в Россию и бросили на австрийский фронт. В боях под Луцком т. Дундич был сильно ранен в ногу, и после двухсуточного лежания в лесу с перебитой голенью его подобрали и увезли в Австрию в плен.
Чуть оправившись от болезни, т. Дундич задумал бежать, но неудачно, его поймали, избили и засадили в тюрьму. Тут он встретился с одним русским пленным, сообщившим т. Дундичу сведения о русской революции, о возникновении Советов, о большевиках и т. д./31/
Новый побег, и т. Дундич на Украине, где попадает на работу на рудник около Бахмута.
Наступление Каледина и немцев заставило т. Дундича приняться за организацию партизанского отряда. Напали на военный обоз, захватили оружие и патроны, вооружили шахтеров, рабочих, крестьян, и начался ряд боевых наступлений на Белой Калитве, на Лозовой, в Кременчуге. После захвата Украины немцами т. Дундич со своим отрядом переправился на Царицынский фронт... где его по оговору одно время арестовали, но товарищи по отряду напали на тюрьму и освободили своего начальника.
После переформирований т. Дундичу поручили организовать 1-й батальон иностранных коммунистов в Царицыне, что им и было выполнено. Он же формировал южный полк и командовал Ставропольским кавалерийским полком, который затем был влит в бригаду т. Буденного.
В дальнейшем бригада разрослась в теперешний Конный корпус под общей командой освободителя Воронежа т. Буденного...".
Материал этот был опубликован опять на первой странице газеты. Только подпись новая: "Ахрский".
Сколько мыслей, сомнений, догадок вызвали газетные строки почти полувековой давности! Но не с кем было поделиться ими, некому было задать вопросы; я опоздал: Григория Лазаревича Танацкевича уже не было в живых...
И еще несколько слов в заключение. Вероятно, воронежские краеведы и местные историки печати без особого труда расшифруют незамысловатый псевдоним "Ахрский" (не тот ли Н. Никодимов это?). Быть может, кто-то из сотрудников "Воронежской коммуны", встречавшихся с Дундичем, бравших у него интервью, жив или его близкие хранят журналистские блокноты, записи той памятной осени 1919 года? Подобной находке не было бы цены./32/
"Собеседник". Воронеж, 1973. С.25-32
За помощь со статьей спасибо Ярославу.
С Олеко Дундичем
Б. Осыков
В канун 1973 года в Воронеже состоялась премьера новой оперы композитора Г. Ставонина "Олеко Дундич". Это еще одно свидетельство постоянного интереса советских людей к подвигам славного сына сербского народа.
Настоящая публикация дополняет наши сведения о жизни и деятельности замечательного революционера./25/
И сегодня стоит на одной из улиц районного центра Волоконовки небольшой деревянный домик. Притихший, ссутулившийся. Еще несколько лет назад в этот дом, к Григорию Лазаревичу Танацкевичу, многих влекло желание узнать о легендарном Дундиче, о сказочно храбром витязе, имя которого известно в нашей стране любому. Узнать из первых рук от его боевого товарища.
Звенел дом ребячьими голосами, цвел пионерскими галстуками, гостеприимно встречал комсомольцев рабочего поселка. Порой в тихом покое сада убеленные сединой собеседники неторопливо перебирали в памяти прошлое. Танацкевичу было о чем рассказать. Участник гражданской войны, один из первых председателей волоконовского во л исполкома, он тринадцать лет бессменно руководил колхозом имени Кирова, в Сталинградской битве был тяжело ранен...
-- Расскажите, пожалуйста, о красном Дундиче, -- прошу я Григория Лазаревича.
Пожилой, кряжистый, он протягивает мне потертую, в трещинах-изломах фотографию и, хитровато улыбаясь, говорит с мягким, очень похожим на украинский, выговором:
-- Узнайте-ка, который из трех я...
Да, непросто угадать в тонком чернявом подростке Григория Танацкевича -- сидящего передо мной крупного седоголового человека.
-- В какой-то из праздников,-- поясняет Григорий Лазаревич,-- снялись мы, трое батраков-сербов из села Смедерево, Крагуевацкого округа. Хорошее село!.. Сейчас сестра мне оттуда письма шлёт. -- Танацкевич задумывается и медленно продолжает: -- А тогда были отец, мать, братишка. В начале империалистической войны забрали меня в армию, в конце пятнадцатого года наша часть была переброшена в Россию. Словом, пришлось повоевать и в Сербии, и в России, и в Румынии...
Революционная весна 1917 года пришла на юг России, к солдатам Сербского добровольческого корпуса. Полк, в котором служил Танацкевич, располагался в Вознесенске. Приближалось 1 Мая. Готовился к нему город, готовились и солдаты сербского полка. Душой и сердцем многие из них давно были на стороне русских рабочих и крестьян.
И вот из Одессы получен призыв революционного войскового комитета: "Все солдаты и младшие офицеры сербского корпуса-- на Первомайскую демонстрацию!"
Командир полка, чтобы "изолировать солдат от красной заразы", разрешил увольнение в город 1 мая денщикам. Но в назначенный час полк почти в полном составе без оружия вышел из ворот казармы и направился к центральной площади, где собирались колонны демонстрантов./26/
Запели "Интернационал". Солдаты снимали кумачовые флажки, развешанные на домах и заборах, делали банты и прикрепляли их на шинели...
Позже, когда они были уже в одном отряде, Дундич как-то обмолвился, что участвовал в той же первомайской демонстрации. Но, по обыкновению немногословный, подробностей не сообщил. А Танацкевич не стал расспрашивать. В Вознесенске же он с Дундичем не встречался. Их знакомство произошло вскоре после того, как из Петрограда прилетела весть о штурме Зимнего.
...Ветер гоняет по перрону станции Раздельная сухие листья, мятые бумажки. На краешке скамьи в ожидании поезда примостился худощавый человек в полувоенной одежде, с тонкими -- шнурком -- усами над верхней губой. Уанацке-вич вглядывается в лицо незнакомца, проходя мимо, и решительно сворачивает к скамье.
Да, он не ошибся, незнакомец оказывается земляком.
-- Дундич, -- коротко представляется он.
Разговор их недолог, оба торопятся. Крепко сжав на прощанье широкую, в бугристых мозолях руку Танацкевича, Дундич настойчиво повторяет:
-- Перебирайся, Григор, к нам и побыстрей, поможешь собрать революционный отряд югославян. Время, по всему видно, подходит горячее.
Время действительно наступало суровое, тревожное. Шляхами Украины двинулись контрреволюционеры всех мастей: банды гайдамаков, калединцы и, наконец, старые знакомые -- вымуштрованные австро-германские войска.
Такого противника одной лихостью не одолеть. Нужны кони и оружие, много оружия. С нападения на военный обоз и начинает боевую деятельность отряд. В него принимают только конников -- вскоре их уже больше ста. В маленьком, крепко спаянном землячеством и боевым товариществом отряде пока еще нет четкой военной организации. Слишком остро жжет память о жестоком офицерском произволе. Каждый из сербов помнит слова приказа по "добровольческому" корпусу:
"Батальонные командиры и командиры отдельных подразделений должны лично и через своих подчиненных, дежурных и патрулей, следить за порядком и дисциплиной днем и ночью. В каждого нарушителя дисциплины патруль должен стрелять. Дежурный офицер обязан позаботиться, чтобы труп убитого был брошен в реку".
И слово "дисциплина" стало враждебным, ненавистным. С самого начала в отряде устанавливаются демократические порядки. Даже постовую службу несли по очереди, а иногда и по жребию. Но вскоре складывается группа наиболее уважаемых бойцов, она-то/27/ и принимает почти все решения, выбирает маршрут. С каждым новым боем все больший авторитет завоевывает Дундич. Внимательно относятся товарищи и к слову Танацкевича, -- он еще в Вознесен-ске принят в партию большевиков, хорошо владеет русским и украинским языками
И когда их отряд вступал во взаимодействие с партизанами или красногвардейцами, Дундич предлагал, чтобы все переговоры вел Танацкевич. С трудом подбирая и произнося непривычные слова, однако не без юмора, он добавлял примерно такую фразу:
-- Ты, Григор, дуже гарно ио-украинеки розмовляешь...
В мирной обстановке Дундич бывал очень мягок, любил не только веселую шутку, острое слово, но и задушевную песню. В бою же этот человек преображался -- никто не мог сравниться с ним в отваге, бесстрашии и какой-то особой лихости.
...Бешено мчится конная лава на врага. Впереди, выбросив руки с клинком, будто влитый в седло -- Дундич. Со страшной силой столкнулась сотня смельчаков с гайдамацким отрядом. Рубят шашками в полный размах, сплеча и наотмашь.
Вдруг -- команда Дундича:
-- Давай, братки, заворачивай, обходи...
И сам, мастерски сделав "ножницы", садится спиной к голове коня, шашку -- в зубы и начинает отстреливаться сразу из двух пистолетов.
-- Оружие он любил просто по-ребячески, -- с задумчивой улыбкой на лице произносит Григорий Лазаревич. -- Огорчался, если не могли забрать с собой всех трофеев. Оружие приходилось закапывать без особой надежды возвратиться когда-нибудь к тому месту, а иногда и просто выбрасывать в озеро или речку, чтобы только не вернулось к врагу. Долго не
расставался Дундич с двумя шашками в затейливо украшенных ножнах. Но стоило нашему отряду повстречаться с красногвардейским, и он с удовольствием подарил их командиру и комиссару. Да, -- спохватывается рассказчик, -- совсем забыл, шашки-то эти попали к нему необычным путем. Под Александрией это, кажется, было. Дундич в одиночку погнался за двумя хорунжими, которые, бросив свои сотни, во весь дух улепетывали с поля боя. Догнал. И, видно решив взять в плен, кинул шашку в ножны, а хорунжих руками стащил с седел и швырнул на землю. А вот внешние силы этой в нем не чувствовалось. Походка у него была легкая, пружинистая, а когда он был чем-то обрадован, даже пританцовывающая...
Ловкость и отчаянная смелость соединялись в Дундиче с быстрым умом, находчивостью. Однажды, отправившись с десятком товарищей в разведку, он забрался далеко в тыл к германцам. Ехали, со/28/блюдая осторожность. Но этот фольварк -- совсем небольшой, на открытой местности -- показался таким мирным, что они без долгих размышлений поскакали к нему. И, уже въезжая в ворота, услышали громкую команду по-немецки, разом увидели множество солдат в касках, повозки и пулеметы, изготовленные к стрельбе.
Поворачивать коней было поздно. Всадники, не решаясь обнажить сабли, что ими успеешь сделать, когда на тебя с двух сторон в упор нацелены пулеметные дула, смотрели на Дундича. Командир внешне остался совершенно спокоен, словно иного на фольварке он и не ожидал увидеть.
К разведчикам направились пожилой человек в пропыленном плаще и таком же сером картузе, очевидно хозяин усадьбы, и немец -- капитан. Остановившись шагах в двадцати, офицер что-то произнес. Человек в плаще громко перевел:
-- Кто вы есть такие?
-- Гайдамаки мы, -- не моргнув глазом, отвечал Дундич.
-- Почему же без погон?
-- А это мы большевиков дурим, прикидываемся иногда красными, -- нашелся Дундич. -- Вот и сейчас хотим пробраться к ним. Не дадите ли проводника, хотя бы до ближайшего шляха?
К капитану подошли два младших офицера и стали тихо переговариваться, бросая короткие взгляды на Дундича и его товари-щей. Каждый из конников, стараясь держаться непринужденно, готовился в любую минуту выхватить оружие -- кто шашку, кто пистолет. Командир же, небрежно бросив поводья, с легкой усмешкой разглядывал дом и красную черепичную крышу. И что там могло привлечь его внимание в такую минуту?..
Но, быть может, эта демонстративная беспечность и убедила немцев лучше всяких слов и документов.
Вместе с проводником отряд беспрепятственно выехал в степь.
-- Ну, а теперь мы и сами дорогу отыщем, не маленькие, -- остановил Дундич провожатого. -- Передай привет своим хозяевам от красных сербов.
И, гикнув, пришпорил жеребца.
Таким, бесстрашным, никогда не теряющимся, узнала его и Первая конная армия. Только к тому времени Танацкевич и Дундич уже расстались. Григорий Лазаревич попал в Воронежский интернациональный полк, а затем в Восьмую армию. И хотя части этой армии находились во взаимодействии с конармейцами, встретиться землякам и боевым товарищам больше не привелось.
-- Позже, году в девятнадцатом, может, в двадцатом, читал я в какой-то газете биографию нашего Дундича, написанную с его собственных слов, -- добавил к своему рассказу Григорий Лазаревич./29/
Однако названия газеты он не помнил.
-- Быть может, то была газета Первой Конной -- <<Красный кавалерист>>?
-- Нет, -- твердо отвечал Танацкевич, -- такой газеты мне вообще видеть не приходилось... Газета была как газета, наверное, какая-то из центральных... И в заголовке, хорошо помню, было "Дундич", я потому и прочел статью
Отыскать, вероятно самую первую из опубликованных биографий героя, имя которого с тех пор так густо окутано легендами, что сквозь них уже трудно различить подлинные факты его жизни, казалось чрезвычайно заманчивым.
Вскоре в Москве я сидел в узком, залитом бледным светом дневных ламп зале Ленинской библиотеки и терпеливо, номер за номером, листал комплекты "Прав/30/ды", "Известий". Обнаружить биографию так и не удалось.
В 1960 году, когда в Воениздате вышла книга А, Дунаевского "Олеко Дундич", я послал автору запись воспоминаний Г. Л. Танацкевича. Завязалась переписка, и уже от Александра Михайловича Дунаевского узнал я о газете, которая первой опубликовала материалы о Дундиче.
Все оказалось до обидного просто. В 1919-м конный корпус С. М. Буденного вышиб белогвардейцев из Воронежа. Губернская газета "Воронежская коммуна" в те осенние дни почти в каждом номере писала о доблестных освободителях города. 1 ноября 1919 года на первой полосе "Воронежской коммуны" появился материал Н. Никодимова "Красный
Дундич", представляющий собой записанный из уст "черноусого командира корпуса т. Буденного" рассказ о "боевой отваге героя из героев конкорпуса т. Дундича" .
Спустя семнадцать дней газета, повторив заголовок "Красный Дундич", опубликовала новый материал. Его, по всей вероятности, и читал Танацкевич. Вот что рассказывала газета:
"Сейчас в Воронеже находится на излечении один из героев гражданской войны т. Дундич, о котором мы уже писали в No. 8 "Воронежской коммуны".
Сообщаем некоторые биографические данные из жизни этого рожденного революцией храбреца.
Товарищ Дундич родился в 1896 году в Далмации близ города Ймацки, в деревне Гробово, в крестьянской семье. Двенадцатилетним мальчиком т. Дундич уехал в Америку к своему дяде. Здесь он побывал и в штатах Северной Америки, и в Аргентине, и в Бразилии, где был одним из отважнейших наездников при перегоне скота. После четырех лет жизни в Америке по требованию отца мальчик Дундич вернулся домой и стал работать на отцовских виноградниках, пахать землю и вести другие крестьянские работы.
Но вскоре разыгралась кровавая бойня мировой войны, и юноша Дундич поступил добровольцем в ряды сербский армии. Здесь в боях с болгарами и австрийцами началась его военная карьера.
Когда сербская армия была разбита и оттеснена в горы Албании, Дундича вместе с другими перевезли на французский фронт, откуда вскоре их перевезли в Россию и бросили на австрийский фронт. В боях под Луцком т. Дундич был сильно ранен в ногу, и после двухсуточного лежания в лесу с перебитой голенью его подобрали и увезли в Австрию в плен.
Чуть оправившись от болезни, т. Дундич задумал бежать, но неудачно, его поймали, избили и засадили в тюрьму. Тут он встретился с одним русским пленным, сообщившим т. Дундичу сведения о русской революции, о возникновении Советов, о большевиках и т. д./31/
Новый побег, и т. Дундич на Украине, где попадает на работу на рудник около Бахмута.
Наступление Каледина и немцев заставило т. Дундича приняться за организацию партизанского отряда. Напали на военный обоз, захватили оружие и патроны, вооружили шахтеров, рабочих, крестьян, и начался ряд боевых наступлений на Белой Калитве, на Лозовой, в Кременчуге. После захвата Украины немцами т. Дундич со своим отрядом переправился на Царицынский фронт... где его по оговору одно время арестовали, но товарищи по отряду напали на тюрьму и освободили своего начальника.
После переформирований т. Дундичу поручили организовать 1-й батальон иностранных коммунистов в Царицыне, что им и было выполнено. Он же формировал южный полк и командовал Ставропольским кавалерийским полком, который затем был влит в бригаду т. Буденного.
В дальнейшем бригада разрослась в теперешний Конный корпус под общей командой освободителя Воронежа т. Буденного...".
Материал этот был опубликован опять на первой странице газеты. Только подпись новая: "Ахрский".
Сколько мыслей, сомнений, догадок вызвали газетные строки почти полувековой давности! Но не с кем было поделиться ими, некому было задать вопросы; я опоздал: Григория Лазаревича Танацкевича уже не было в живых...
И еще несколько слов в заключение. Вероятно, воронежские краеведы и местные историки печати без особого труда расшифруют незамысловатый псевдоним "Ахрский" (не тот ли Н. Никодимов это?). Быть может, кто-то из сотрудников "Воронежской коммуны", встречавшихся с Дундичем, бравших у него интервью, жив или его близкие хранят журналистские блокноты, записи той памятной осени 1919 года? Подобной находке не было бы цены./32/
"Собеседник". Воронеж, 1973. С.25-32